Я собрал всё, что хотел: одежду, еду, верёвки и ножи. Твоя винтовка, дедушка, и фотография нас троих, мама. Я вынул её из рамки и свернул, чтобы сохранить. Также я взял несколько своих любимых книг и старую гитару деда. Я оставил Энни, девочек и Ти-Рекса у магазина. Уверен, что они найдут дом для них. Во всяком случае, надеюсь.
Я делаю глубокий вдох и выдыхаю, глядя в сторону усадьбы, где дым поднимается всё гуще и темнее. Не то чтобы я хотел жить там дальше — не знаю, как бы я перенёс это без Бринн. Чёрт возьми, я не смог бы остаться, даже если бы захотел. Видит Бог, мне нужно как можно скорее уехать на север, подальше от этого города, пока шериф не постучал в мою дверь, точно так же, как он постучал в дверь моего отца.
Я снова смотрю на дым, чувствуя некоторое противоречие. Может быть, потому что эта усадьба предоставляла мне убежище в детстве, или потому, что там умерли мама и дедушка. Она была моим домом так долго, что, может быть, это просто немного ошибочное чувство.
Я смотрю на надгробный камень деда.
Это было его место, чтобы делать то, что он хотел. Всё, что я делал, это выполнял его желания. Я присел на корточки рядом с камнем, осторожно отодвинув листья, затем положил на него ладонь.
— Дед, я сжёг его, как ты и велел. Дом, теплицу и сарай. Теперь это не попадёт в дурные руки. Никаких детей, употребляющих наркотики. Никаких государственных учреждений, приезжающих сюда, чтобы посмотреть на то, что вы построили. Можешь отдыхать спокойно, дедушка, — говорю я, немного ломающимся голосом, потому что знаю, что не вернусь сюда ещё очень долго, если вообще вернусь. — Я обо всём позаботился, как ты и просил.
Я снова смотрю на дым. Лето выдалось дождливым, а по ночам уже было прохладно — до сорока градусов (
Я разворачиваюсь на пятках и смотрю на могилу мамы.
— Мама, — говорю я, представляя её вьющиеся светлые волосы и милые голубые глаза, — я кое-кого встретил.
Я быстро моргаю, когда лицо моей матери сменяется лицом Бринн.
— Она была… — я сглатываю — …всем для меня.
Дыхание у меня неровное, и я вдыхаю через нос, чтобы не всхлипнуть.
— Но ты была права, что беспокоилась. Я думаю… думаю, что могу измениться. Поэтому я отпустил её. Не мог обременить её кем-то вроде себя.
Я кладу ладонь на мамин камень так же, как и на дедушкин.
— Я люблю её, мама. Подозреваю, что всегда буду любить её, но я поступил правильно. Я просто хочу, чтобы ты это знала.
После разрушения кухни и гостиной прошлой ночью, я собрал кое-какие вещи, готовясь к сегодняшнему дню. Пока я работал над тем, чтобы уехать, я позволял своему разуму предаваться фантазиям.
Я подумал о словах Бринн:
И будь я проклят, если от этого не болит грудь, как будто кто-то вбивает в неё молоток, потому что я не могу придумать лучшего способа провести остаток своей жизни. Бринн. Я. Наш собственный дом. Наша собственная семья.
Я сжёг все фотографии, письма и документы моей семьи в костре. Я пробил дыру в цистерне и дал воде стечь, чтобы она не затушила огонь, и выкачал дизельное топливо из генератора, чтобы подпитать пламя.
Когда всё, что нужно было сделать, было закончено, я опустил своё усталое тело на кровать, где спала моя Бринн, зарывшись лицом в её подушку. Она всё ещё пахла ею — нами — и я снова подумал о том, как могла бы выглядеть эта сладкая жизнь в альтернативной вселенной, в альтернативной жизни. Одно я знал наверняка: ни один человек на земле, не был бы так благодарен, как я. И я бы жил каждый день своей жизни, зная, что меня простили, зная, что меня пощадили, зная, какого это, когда тёмная судьба сменяется светлым и славным будущим. Зная, что я был благословлён благодатью.