Москве было известно, что Сунь руководствуется своими целями и использует Россию точно так же, как она использует его. Нужно было, чтобы непосредственно на месте кто-то, желательно КПК, следил, насколько верно Сунь следует линии, намеченной Москвой, и служит ее интересам. Вот почему Москва велела китайским коммунистам присоединиться к Гоминьдану (Национальной партии). На секретном заседании Сталин разъяснил: «Мы не можем открыто отдавать приказы отсюда, из Москвы. Мы будем делать это в конфиденциальном порядке, через Коммунистическую партию Китая и других товарищей…»
Москва хотела использовать КПК в качестве троянского коня, чтобы управлять более крупной Национальной партией, но все лидеры КПК, начиная с профессора Чэня, воспротивились слиянию с партией Суня, заявив, что тем самым отвергается коммунизм и что Сунь является очередным «лживым», «беспринципным» политиком, рвущимся к власти. Москве было заявлено, что финансирование Суня — это «бесцельная трата крови и пота России и, возможно, крови и пота мирового пролетариата».
Маринг, посланец Коминтерна, столкнулся с мятежом. Вот почему Мао был вызван в штаб-квартиру партии. Прагматичный Мао приветствовал стратегию Москвы. Он быстро присоединился к Гоминьдану. Более пламенный революционер, старый друг Мао Цай Хэсэнь сказал Коминтерну, что, когда Маринг выдвинул лозунг «Все для националистов», «единственным, кто поддержал его, был Мао».
Мао не верил в перспективы его крошечной партии, как и в распространение коммунизма. Он недвусмысленно заявил об этом на III съезде КПК в июне 1923 года. По его словам, создать коммунистический Китай можно лишь при помощи русского вторжения. Мао «был настроен так пессимистично потому, — говорил Маринг (председательствовавший на съезде), — что единственное спасение Китая, по его мнению, заключалось в русской интервенции». Мао убеждал съезд, «что революция в Китай должна прийти с севера, с русской армией». По сути, это и случилось двумя десятилетиями позже.
Поддержка московской линии выдвинула Мао в первые ряды партии, приблизив его к Марингу. Здесь он проявил себя, как никогда прежде, поскольку увидел для себя перспективы. Вильде, советский вице-консул в Шанхае, в своем докладе в Москву сказал о Мао и еще одном человеке: «бессомненно хорошие работники». Мао был назначен помощником руководителя партии профессора Чэня. Он отвечал за переписку, документы и ведение протоколов заседаний. Все письма партии должны были передаваться ему и Чэню. Подражая Чэню, Мао подписывался на английский манер: «Т.Т. Мао». Одним из первых шагов, предпринятых Мао и Чэнем, был запрос в Москву на дополнительное финансирование — «с этого момента фронт нашей работы расширяется».
Внедрив своих местных коммунистических агентов в Гоминьдан, Москва отправила в Китай высокопоставленного эмиссара, которому вменялось в обязанности контролировать КПК и националистов и координировать их действия. В августе 1923 года по рекомендации Сталина Михаил Бородин, харизматичный пропагандист, был назначен политическим советником Сунь Ятсена. Ветеран революционной борьбы в Америке, Мексике и Британии, Бородин был прекрасным оратором, обладавшим могучим голосом, энергичным организатором и проницательным стратегом (он первый рекомендовал китайским коммунистам переместиться ближе к русской границе, на северо-запад Китая, что они и сделали десятилетие спустя). Бородин, которого называли «грандиозным», излучал энергию, даже когда был болен.
Он реорганизовал националистов по русскому образу, окрестив их органы управления коммунистическими названиями, вроде отдела пропаганды. В январе 1924 года в Кантоне прошел I съезд Гоминьдана, в котором приняли участие Мао и многие другие китайские коммунисты. Крошечная КПК получила несоразмерное количество постов. Теперь Москва начала крупномасштабное финансирование националистов, но важнее было то, что русские снабжали деньгами и обучали армию и основали военную академию. Расположенная на живописном острове посреди Жемчужной реки в десяти километрах от Кантона, академия Вампу была создана по типу советских учебных заведений. Здесь работали русские советники, а также многие коммунистические преподаватели и студенты. Самолеты и артиллерия доставлялись из Советской России, и именно благодаря обученной русскими армии, поддерживаемой в полевых условиях когортами русских советников, националисты сумели существенно расширить свою базу.
Мао теперь стал одним из активистов Гоминьдана, одним из шестнадцати заместителей ее руководства, Центрального исполнительного комитета. Оставшуюся часть года он проработал в основном в отделении партии в Шанхае. С помощью Мао было образовано Хунаньское отделение Гоминьдана, ставшее одним из крупнейших.
Мао даже стал реже посещать заседания своей собственной партии. Его активная работа в пользу националистов вызвала критику со стороны его товарищей коммунистов. Его старый и более идейный друг Цай позднее жаловался Коминтерну, что в Хунани «наша организация потеряла почти все политическое значение. Все политические вопросы разрешались в провинциальном комитете Гоминьдана, а не в провинциальном комитете компартии». Другой преданный коммунистической партии трудовой организатор соглашался: «В то время Мао Цзэдун был против классового самостоятельного рабочего профдвижения».
Кроме того, Мао неожиданно столкнулся с пренебрежением со стороны московских эмиссаров, поскольку его покровитель, Маринг, в предыдущем октябре покинул Китай. Хотя Мао был в хороших отношениях с Бородиным, он пытался защититься от ревнителей идеологической чистоты. По распоряжению Москвы китайские коммунисты, внедряясь в ряды националистов, должны были сохранять свою индивидуальность и независимость, но идеологически нечуткий Мао не мог провести разделительную линию между партиями. 30 марта 1924 года один из этих идеологических эмиссаров, Сергей Далин, писал Войтинскому: «Если бы вы только слышали, что говорит секретарь ЦК [Центрального комитета] Мао (несомненно, ставленник Маринга), у вас бы волосы встали дыбом: он заявил, например, что [Национальная партия] была и остается партией пролетарской, а потому должна быть признана Коминтерном как одна из его составляющих… И эта личность представляла партию в Союзе социалистической молодежи… Я написал в ЦК партии, прося назначить другого представителя».
Мао сместили с поста. Критики называли его «оппортунистом» и «правым». Мао вывели из Центрального комитета и даже не пригласили на следующий съезд КПК, запланированный на январь 1925 года[7]. Здоровье Мао было подорвано, он похудел и выглядел плохо. Тогдашний его сосед по дому и крллега рассказал нам, что у Мао «были проблемы с головой… Он был поглощен своими делами». Нервное состояние Мао отражалось на работе его кишечника, который иногда опорожнялся лишь раз в неделю. Его мучили запоры, он постоянно думал об испражнении. Мысли об этом преследовали его всю жизнь.
В конце 1924 года Мао вытеснили из Шанхая. Он вернулся в Хунань, но не на партийную должность. Единственным местом, куда он мог прийти, была его родная деревня Шаошань, куда он и прибыл 6 февраля 1925 года, нагруженный 50 килограммами книг. По его словам, он поехал «выздоравливать». Жизнь Мао была связана с коммунистической партией более четырех лет — за эти годы случались и взлеты, и падения. Лишенный идеологического чутья и рвения, в возрасте тридцати одного года Мао вернулся в отчий дом. Неудачи, постигшие его в первые годы членства в КПК, все еще тщательно замалчиваются. Мао не желал, чтобы стало известно о его неэффективной работе на партийном посту, или о его чрезмерной приверженности Гоминьдану (которая впоследствии стала одним из главных противников коммунистов), или о том, что он плохо разбирался в идеологии.
Глава 4
Взлеты и падения в Национальной партии
(1925–1927 гг.; возраст 31–33 года)
Мао прожил в родном доме в Шаошани восемь месяцев. Он и два его брата унаследовали этот дом и солидный участок земли от своих родителей. Присматривали за собственностью родственники. Братья работали в Чанша, в партии, куда их привел Мао. Теперь они оба вернулись с ним домой. В Чанша, в 50 километрах от дома Мао хунаньские коммунисты организовывали забастовки, демонстрации и митинги, но Мао в них не участвовал. Он сидел дома, проводя большую часть времени за игрой в карты.
Однако он не терял надежды вернуться в политику — на высокий пост. В марте 1925 года скончался лидер националистов Сунь Ятсен. Его преемником стал человек, которого Мао знал и с которым был в хороших отношениях, — Ван Цзинвэй. Годом раньше Ван работал с Мао в Шанхае, где эти двое хорошо поладили.
Родившийся в 1883 году, Ван был на десять лет старше Мао. Харизматичный и красноречивый оратор, он вдобавок обладал внешностью кинозвезды. Ван играл активную роль в деятельности республиканцев, направленной против династии Цин, а когда в октябре 1911 года грянула революция, он находился в тюрьме, приговоренный к пожизненному заключению за неоднократные покушения на высокопоставленных чиновников маньчжурского двора, включая регента. Покинув тюрьму после свержения династии, Ван стал одним из лидеров Гоминьдана. Он находился рядом с Сунь Ятсеном в его последние дни и засвидетельствовал завещание Суня, которое стало сильной рекомендацией в пользу преемничества. Что более важно, Ван получил благословение от Бородина, высокопоставленного русского советника. Располагая более чем тысячей агентов в стане националистов, Москва теперь была хозяйкой Кантона, все больше походившего на советский город, украшенный красными флагами и лозунгами. По улицам Кантона сновали машины, в которых восседали русские, а на подножках автомобилей красовались китайские телохранители. Жемчужную реку бороздили советские грузовые суда. За закрытыми дверями, у накрытых красными полотнищами столов, под взглядом Ленина заседали комиссары, допрашивая «смутьянов» и верша суд.
Когда умер Сунь, Мао отрядил своего брата Цзэминя в Кантон, чтобы тот на месте проверил, каковы шансы Мао. За Цзэминем последовал другой брат, Цзэтань. К июню выяснилось, что новым лидером националистов стал Ван, и Мао стал усиленно работать над своей репутацией, организуя в своей области местные отделения партии. Большая их часть создавалась для националистов, не для коммунистов. Отстраненный от руководства КПК, Мао теперь решил испытать удачу с националистами.
Приоритетом националистической программы был «антиимпериализм». Свою главную задачу партия видела в защите китайских интересов и борьбе с иностранными силами. Это и стало предметом деятельности Мао, несмотря на то что он был весьма далек от нужд крестьянства. Неудивительно, что реакция на это была равнодушной. 29 июля один из соратников Мао записал в дневнике: «Явился только один товарищ, другие не пришли. Поэтому заседание не состоялось». Через несколько дней: «Встреча провалилась, потому что пришло всего несколько человек». Однажды ночью он и Мао вынуждены были обходить дома, чтобы собрать людей, поэтому заседание началось очень поздно и закончилось лишь ночью, в 1 час 15 минут. Мао сказал, что отправляется домой, поскольку «страдает от неврастении, сегодня он много говорил. Он сказал, что не сможет спать здесь… Мы прошагали 2 или 3 ли [1–1,5 км] и выбились из сил. Мы были совершенно измотаны и провели ночь у ручья».