В своем отчете о поездке Мао писал, что руководители местных крестьянских союзов главным образом были «головорезами», активистами из числа беднейших и буйных, наиболее презираемых крестьян. Теперь власть была у них в руках. Они почувствовали себя «хозяевами, и крестьянские союзы превратились под их руководством в нечто ужасающее», — писал Мао. Своих жертв они выбирали произвольно. «Они измыслили фразу: «Всякий, кто владеет землей, — тиран, а все мелкие дворяне — негодяи». Они «валят с ног землевладельцев и вытирают о них ноги… они топчут и валяются на господских кроватях. Всякий раз, когда им приходит охота, они без разбора хватают людей, напяливают им на голову шутовские колпаки и водят по улицам. Они потворствуют любым прихотям… и в действительности породили террор в сельской местности».
Мао видел, что головорезы любят играть со своими жертвами, всячески унижая их, о чем он писал с одобрением: «На голову [жертвы] водружается высокий бумажный колпак с надписью — тиран-землевладелец такой-то или дворянин такой-то. Затем человека тащат на веревке [как животное], а за ним следует огромная толпа… Это наказание больше всего страшит [жертв]. После такого унижения человеческая личность ломается навсегда…»
Особенно нравилась Мао тягостная неизвестность и страдания: «Крестьянский союз отличается умом. Они схватили негодяя и объявили, что они собираются [с ним сделать]… Потом они решили отложить наказание… Жертва не знала, когда ее подвергнут экзекуции, поэтому каждый день человек испытывал страдания и ни на минуту не находил себе покоя».
Больше всего Мао очаровало одно оружие —
Мао слышал и видел много примеров проявления жестокости, и ему это нравилось. В отчете, написанном позднее, в марте 1927 года, он сказал, что ощущал «экстаз, который прежде не испытывал». Его описания зверств источают возбуждение. «Это великолепно! Это великолепно!» — ликовал он.
Мао рассказывали, как людей забивали до смерти. Однажды его спросили, как поступить, впервые от одного его слова зависела жизнь и смерть людей, Мао ответил: «Одного или двоих забить до смерти — никакой разницы». Вскоре после его визита в деревне разгорелась драка, во время которой был жестоко убит еще один человек, выступавший против Крестьянского союза.
До прибытия Мао лидеры крестьянского движения в Хунани предпринимали попытки укротить насилие и взяли под стражу тех, кто был повинен в зверствах. Мао распорядился отпустить задержанных. Революция — это не званый обед, укорял он местные власти, ей присуща жестокость. «В каждом необходимо насаждать… власть террора». Хунаньские крестьянские лидеры вняли словам Мао.
Мао так и не поднял вопрос, который больше всего волновал крестьян, — о переделе земли. Возникла срочная необходимость в руководстве, поскольку некоторые крестьянские союзы уже начали свой собственный передел, сдвигая межевые знаки и сжигая договоры об аренде земли. Выдвигалось много разных предложений. Мао молчал. Вот все, что он сказал 12 апреля 1927 года на заседании Национального земельного комитета, обсуждавшего эту проблему: «Конфискация земель сведется к неуплате арендной платы. Нет необходимости в чем-то еще».
Мао приводила в восхищение жестокость, подрывавшая социальный порядок. Эта его склонность привлекла к себе внимание Москвы, прекрасно вписываясь в советскую модель социальной революции. Мао стал публиковаться в журнале Коминтерна, где был помещен его «Хунаньский отчет» (хотя и без имени автора). Мао показал, что, несмотря на свои идеологические шатания, его инстинкты были инстинктами ленинца. Другие коммунисты — в особенности партийный лидер профессор Чэнь, который пришел в бешенство, услышав о зверствах банд головорезов, и потребовал обуздать их, — определенно не являлись коммунистами советского толка. Теперь, спустя почти два года после изгнания, КПК вновь приняла Мао в руководящие ряды. В апреле 1927 года его восстановили в Центральном комитете, хотя и кандидатом без права голоса.
В то время Мао жил в городе Ухань на реке Янцзы, почти в 300 километрах к северо-востоку от Чанша. Он переехал сюда из Кантона вместе со штаб-квартирой националистов, поскольку армия Гоминьдана продвигалась на север. Теперь еще более известный среди националистов как руководитель крестьянского движения, он усилил работу по обучению сельских агитаторов, чтобы те могли проводить его основанную на жестокости политику в новых областях, занятых армией. Один текст, выбранный Мао для обучения своих подопечных, повествовал об активистах Крестьянского союза, обсуждающих методы борьбы с их жертвами. Автор восторженно приветствовал наказания, в особенности такое страшное, как это: «Если те «заупрямятся», мы перережем им сухожилия на лодыжках и отсечем уши». «Я слушал с таким увлечением, словно пребывал в пьяном оцепенении или трансе. Внезапно я очнулся от криков «Прекрасно!» и, в свою очередь, не мог не воскликнуть «Прекрасно!». Это повествование очень напоминало собственный отчет Мао, как по стилю, так и по языку, вероятно, он и являлся его автором.
По мере того как под надсмотром Мао насилие набирало обороты, армия Гоминьдана начала выступать против советской модели, которую партия взяла за образец. Большая часть солдат была из Хунани, и офицеры, происходившие из относительно зажиточных семей, узнали, что их родители и другие родственники были арестованы и замучены. Но пострадали не только обеспеченные люди, рядовые тоже попали под удар. В июне профессор Чэнь докладывал Коминтерну: «Даже та горсть монет, что рядовые солдаты посылали домой, была конфискована», войска «охватили волнения», они видели, что результатом их борьбы стала катастрофа для их собственных семей.
Многие члены Гоминьдана были недовольны своими лидерами, следовавшими указаниям Москвы с самого начала, когда в начале 1920-х годов Сунь Ятсен подчинился русским. Их раздражение достигло своей кульминации после II съезда Гоминьдана, который прошел в январе 1926 года. В ходе съезда уступавшая националистам в масштабах КПК (насчитывавшая менее 10 тысяч членов) подмяла под себя Национальную партию, в которой состояло несколько сот тысяч членов. При Ван Цзинвэе треть из 256 делегатов представляла коммунистическую партию. Другая треть стояла на левых позициях, и среди этих левых было немало тайных коммунистов. Москва внедрила в ряды националистов не только троянского коня — КПК, но и большое количество своих агентов. Теперь, спустя более года, массовое насилие, поощряемое их партией, привело многих националистов к расколу с Москвой и китайскими коммунистами.
Конфликт быстро достиг критической стадии. 6 апреля 1927 года пекинские власти совершили налет на здания, принадлежавшие русским, и захватили множество документов, из которых следовало, что Москва осуществляла в стране подрывную деятельность, направленную на свержение пекинского правительства и замещение его марионеточной властью. Из документов также стало известно о существовании тайных связей между Советским Союзом и китайскими коммунистами. По сути, один из видных лидеров КПК — Ли Дачжао и около шестидесяти китайских коммунистов были арестованы на русской территории, где они проживали. Ли вскоре был казнен через удушение.
Эти налеты, равно как и обнаруженные в результате документы, стали достоянием широкой общественности. Доказательства широкомасштабной советской подрывной деятельности шокировали китайское общественное мнение и вызвали серьезную озабоченность у западных держав. Националисты должны были принять решительные меры и отмежеваться от русских и КПК; в противном случае они рисковали тем, что их обвинят в заговоре с целью превращения Китая в марионетку СССР. В таком случае многие националисты покинули бы партию, осужденную общественным мнением, а западные державы лишь укрепились бы в своей решимости оказать полную поддержку пекинскому режиму. В этот момент главнокомандующий армией Гоминьдана Чан Кайши начал действовать. 12 апреля 1927 года он отдал приказ «очистить» Гоминьдан от коммунистического влияния. Он составил список из 197 коммунистов, возглавляемый Бородиным и включающий имя Мао Цзэдуна.
Чан Кайши родился в семье торговца солью на восточном побережье провинции Чжэцзян в 1887 году, на шесть лет раньше Мао. Позднее ставший известным за границами Китая как «генералиссимус», он был профессиональным военным и на публике представал флегматичным и сухим. Чан Кайши обучался в Японии, а в 1923 году в качестве начальника штаба национальной армии возглавлял делегацию, посетившую Советскую Россию. В то время русские считали, что он «принадлежит к левому крылу Гоминьдана» и «очень близок к нам», но после своего трехмесячного визита Чан Кайши перешел на антисоветские позиции, особенно в отношении классовой борьбы: он решительно возражал против стремления Москвы разделить китайское общество на классы и заставить их бороться друг с другом.
Но, вернувшись в Китай, Чан и словом не обмолвился относительно своих истинных взглядов. Напротив, он дал понять Бородину, что «настроен к нам чрезвычайно дружески и полон энтузиазма». Чан скрывал истинное положение вещей по одной простой причине — националисты зависели от советской военной поддержки, необходимой для завоевания Китая. Однако Чан, который тем временем стал номером два в Гоминьдане, втайне готовил почву для разрыва и в марте 1926 года уже сместил нескольких коммунистов с ключевых постов. Это вызвало у русских желание избавиться от Чана. По словам одного из агентов Москвы в Кантоне, идея заключалась в том, чтобы «выиграть время и подготовить ликвидацию этого генерала [Чана]». В начале 1927 года Бородин издал секретный приказ арестовать Чана, но план этот не осуществился.
В тот самый момент, когда пекинское правительство опубликовало документы, касавшиеся русской подрывной деятельности, Чан нанес удар. 12 апреля 1927 года он издал распоряжение, которое сводилось к следующему: арестовать коммунистов. Сначала он направился в Шанхай, где находилась штаб-квартира КПК. Коммунисты встретили его вооруженными пикетами. Чан принял меры к их разоружению. Он заручился содействием бандитов, которые должны были ввязаться в драку с пикетчиками. Таким образом, его армия получала предлог конфисковать оружие. Коммунистические узлы сопротивления были атакованы, многие профсоюзные лидеры арестованы, некоторые убиты. Войска Чана открыли пулеметный огонь по организованному позже маршу протеста. В течение нескольких дней коммунисты потеряли более 300 человек. Чан уничтожил коммунистов как организованную силу, способную вести общественную работу в Шанхае, хотя лидеры КПК остались невредимы. Удивительно, но в Шанхае даже в самый разгар чистки продолжал работу партийный центр, перешедший на нелегальное положение. На протяжении пяти или шести последующих лет слово «Шанхай» было синонимом руководства КПК (в этом смысле используем его и мы).
После того как Чан Кайши начал истреблять коммунистов в Шанхае, лидер националистов, Ван Цзинвэй, находившийся в Ухане, в 600 километрах в глубь страны, порвал с КПК и подчинился Чану. С того дня Чан Кайши возглавил Гоминьдан. Он построил режим, просуществовавший в Китае двадцать два года. В 1949 году, изгнанные Мао, сторонники Чан Кайши переместились на Тайвань.
В момент подготовки раскола националистов и коммунистов Мао столкнулся с проблемой выбора. Ван ценил его больше, чем товарищи по коммунистической партии и русские, в Гоминьдане он поднялся выше, чем в КПК. Должен ли он принять сторону Вана? Позже он говорил об этом периоде своей жизни: «Я чувствовал себя несчастным и в течение некоторого времени не знал, что делать». В смятенном состоянии ума он однажды вошел в прекрасный павильон на берегу реки Янцзы в Ухане. Павильон Желтого Журавля, построенный в 223 году нашей эры, был местной достопримечательностью. По легенде, именно здесь однажды человек подманил к себе желтого журавля, летевшего вдоль Янцзы, улетел на его спине в Небесный дворец и больше не возвращался. Желтый Журавль стал символом того, что ушло навсегда. Эта была подходящая метафора для всего, что Мао построил для себя в Гоминьдане. День был хмурым, шел проливной дождь. Мао стоял у резной балюстрады павильона, глядя на безбрежные воды Янцзы, «стесненные», как он написал в стихах, с двух сторон Змеиной горой и Черепашьей горой. Теперь же казалось, что поток воды с небес делает реку безграничной. Мао размышлял о стоявшем перед ним выборе. Совершая традиционное возлияние, он вылил напиток в поток и закончил свои стихи такой строчкой: «Прилив моего сердца устремляется ввысь с могучими волнами!»
Мао попытался удержать Вана на стороне коммунистов, отступившись от головорезов из крестьянских союзов, которыми прежде так восхищался. Теперь он сделал их козлами отпущения. 13 июня Ван Цзинвэй заявил другим уханьским лидерам: «Лишь после доклада товарища Мао Цзэдуна мы осознали, что крестьянские союзы контролируются бандитами. Им ничего не известно о националистах и коммунистах, они хорошо знакомы лишь с убийствами и поджогами». Тщетно Мао пытался переложить ответственность на других. Его наставник из Гоминьдана уже строил планы раскола с коммунистами, обвинял их во всех провинциальных зверствах. Будучи наиболее видным пропагандистом насилия, Мао вынужден был распрощаться с Ваном и националистами. Его имя уже значилось в черном списке. Но, даже не говоря об этом, остаться с Ваном означало превратиться в умеренного партийца, уважающего социальный порядок. К этому Мао не был готов, только не теперь, когда после поездки по деревням провинции Хунань он открыл в себе склонность к насилию. Еще почти десять лет назад, будучи двадцатичетырехлетним юношей, он выразил свою тягу к жестокости и радикальным социальным переменам: «Страна должна быть… разрушена, а затем построена заново… Люди, подобные мне, жаждут ее разрушения…» Советская модель полностью соответствовала его ожиданиям.