22

Только переступив порог квартиры, я сразу ощутила пустоту и тишину. Я застыла, затаив дыхание и прислушиваясь. Я положила ключи на комод, но не осмеливалась зайти внутрь, не осмеливалась даже закрыть дверь в страхе остаться наедине с этой пустотой. Мне понадобилось много времени, чтобы наконец закрыть ее и пройти в коридор. Гонимая безумной надеждой, я сначала вошла на кухню, но там не было ни крошек на столе, ни стакана с остатками молока на дне и белыми разводами, ничто не напоминало о привычном времени дня. Не было ни брошенного на пол портфеля, ни сиротливого носка под столом. Я повернула назад, дошла до комнаты и остановилась у двери. Я долго стояла и прислушивалась, даже тихо постучалась, потом еще раз, уже сильнее, никто не ответил, и я отворила дверь.

Комната была пуста. Кровать аккуратно заправлена — такой я и оставила ее утром перед уходом, я откинула покрывало и сунула руки под одеяло, но простыни были холодными. Я встала и огляделась вокруг. Комната выглядела опустевшей, и спустя мгновение я поняла почему: не было клетки с мышкой. Клетка Миним исчезла, и это было намного хуже, чем если бы отсюда вынесли эту маленькую кровать и письменный стол, а с карниза сняли бы шторы. Я медленно подошла к столу. Там еще лежало немного соломы и опилок — все, что остается от гнезда, когда его снимают с дерева, я намочила палец, чтобы собрать их, осторожно смела их в ладонь, скатав маленький шарик. Это и есть мой секрет, подумала я, тот секрет, который Мелих обещал хранить и прятать в тепле под подушкой, но не потрудился взять с собой. Я вытерла глаза и, повернувшись, увидела Адема на пороге комнаты. Это удивило меня: дом казался совсем пустым, я подумала, что они ушли вместе. Я смотрела на него так, словно видела впервые — его густые волосы, как у Мелиха, смуглое и плохо выбритое лицо, я смотрела на него и будто видела лицо моего взрослого сына, которое я никогда не увижу, моего сына, исчезнувшего навсегда. Как это несправедливо, подумала я, я буду совсем старой женщиной, и мой сын должен быть рядом со мной, стоять на пороге комнаты с букетом анемонов в руке в день матери, я не заслужила потерять его так рано. На лице Адема не было гнева, только грусть и огромная усталость.

— Я ждал тебя, — сказал он устало, — судя по всему, ты была в школе. Я решил поговорить с тобой позже.

Мне захотелось сесть на кровать Мелиха, но я побоялась потерять силы, почувствовав его запах — аромат анисового ластика, который он всегда жевал, делая домашние задания, смешанный со слабой сладостью детского пота и едва уловимой терпкостью приближающегося отрочества. Я боялась не удержаться от желания лечь на его постель прямо в куртке и ботинках, зарыться лицом в подушку и никогда больше не вставать. Я села на маленький стульчик возле письменного стола, катая шарик из соломы и опилок в ладони.

— Где он? — вздохнула я и сама не узнала свой голос. — Куда ты его увел?

Он не ответил. Я резко встала и подошла к шкафу. Там не хватало всех его любимых вещей — темно-синего комбинезона, как у отца, свитера с цветочками, который он не осмеливался надевать в школу, боясь походить на девочку, хоть и любил его, и двух-трех других вещей. Не было даже плюшевого мишки, в которого он играл в раннем детстве, по общей договоренности мы убирали его в шкаф и доставали, только когда он болел. Мне ничего не оставалось, как закрыть дверцу шкафа.

— Ты не имел права этого делать! — закричала я. — Ты не имел права!

Я почувствовала, что он подошел ко мне, и развернулась, он остановился в нескольких шагах, зная, что если подойдет ближе, то я вцеплюсь ему ногтями в лицо.

— Он просто уехал на несколько дней, — сказал он. — И все. Я обещаю тебе. Я обещаю, он скоро вернется.

— Где он? У кого-то из одноклассников? У Валерии? Он в отеле?

Неожиданно я пожалела, что не подумала пойти туда сразу, обыскать каждую комнату, снять покрывало с каждой кровати, лечь на пол, чтобы поискать под каждой из них в пыли, я бы нашла там свидетельства многих жизней, побывавших в этих местах — в шкафах и ванных, в каждой комнате каждого этажа. Но Адем покачал головой и сказал, что его там нет, и не знаю почему, но я сразу поверила ему.

— Ты не имел никаких причин поступать так, — пробормотала я. — Да, вчера он был потрясен, но ты не дал ему времени, ты не дал времени, чтобы он…

— Лена, — перебил он, — Лена, Лена, — повторил он, пока я не замолчала наконец и не послушала его, и, может быть, я уже знала, что он мне скажет, у меня просто не было сил услышать это. — Мелих сам захотел уйти. Это он попросил увезти его.

— Ты лжешь, — сказала я.

Но я уже знала, что это правда, я подумала о еще свежих ссадинах от браслета на своей руке, об угрозах матери девочки и поняла, что мой малыш почувствовал приближающуюся бурю, как соловей, который пел перед наступлением грозы, он поспешил спрятаться в укрытие, прикрыв голову руками, прежде чем на нее упадут первые тяжелые, как булыжники, капли, и могла ли я обижаться на него за это?