Я снова почувствовала, как лицо заливает краска, и ответила с наигранной легкостью:
— Меня не было дома, а муж не знал, как со мной связаться. Но я…. Я как раз направлялась к ним.
Она кивнула головой, складывая кусочки мела в коробочку, я сделала шаг назад и прежде, чем повернуться, не смогла удержаться, чтобы не спросить:
— Почему Мелих плакал?
Она пожала плечами, на ее губах была слабая улыбка — холодная и немного грустная, и, смотря мне в глаза, она ответила:
— Я надеялась, что именно вы сможете мне объяснить.
Я ничего не ответила, да и что я могла бы сказать, но прежде, чем уйти, я бросила взгляд на парту моего сына. По счету она была третьей с конца, и я заметила его ярко-зеленый изжеванный ластик, простой карандаш, на котором Адем нацарапал его имя на двух языках, его точилку в форме ракеты, и в этом я нашла странное утешение, словно все эти вещи обещали его возвращение, как если бы не случилось ничего непоправимого.
Я вернулась через пустой коридор, пройдя мимо стен с детскими рисунками, с маленькими, теперь пустыми вешалками. Я прошла через опустевший двор, в углу которого были забыты мяч и туфелька — крошечная розовая туфелька, и мне вдруг подумалось, куда же делась вторая, где же была маленькая ножка в другой розовой туфельке.
За оградой было пусто. Я направилась к дому, и, чтобы сэкономить время, я решила срезать путь через старую часть города. Идя мимо домов, я смотрела вокруг себя: надеялась ли я увидеть Мелиха, качающегося на качелях с другими детьми или с воплем крутящегося на деревянной карусели, или тебя, прячущегося под одним из этих кустов с покрытыми пылью листьями? Некоторые женщины, которых я заметила у школы, теперь сидели на скамейках вокруг песочницы, и неожиданно чья-то дочка подбежала ко мне. Я узнала в ней девочку, которая выбежала из школы, не заметив меня. Ее косички развевались в воздухе, и, когда она приблизилась ко мне, я вспомнила ее по серым и круглым глазенкам — она училась в одном классе с Мелихом. Она вынула изо рта мокрое печенье, которое облизывала, и спросила:
— Мелих хорошо себя чувствует? Когда он придет в школу?
— Я думаю, скоро, — с улыбкой ответила я. — Может быть, даже завтра.
Она кивнула, печенье выпало из ее руки и упало к нашим ногам. Я знала, что она, конечно же, больше не будет его есть, но все-таки не удержалась и подняла его, возможно, просто для того, чтобы что-нибудь сделать. Когда я протянула его ей, она сначала улыбнулась, но неожиданно ее взгляд упал на мою руку, и ее пальцы остановились в нескольких сантиметрах от моих, потом она отдернула руку, словно обжегшись. Внезапно она резко развернулась и побежала к женщинам, сидящим на скамейке. Я, кажется, поняла почему, и, повернувшись, ускорила шаг, холодея от страха; я не знала, что делать с печеньем, оно все еще было у меня в руках, когда я услышала крик позади себя:
— Мадам! — Потом еще раз уже настойчивее.
На какое-то мгновение мне захотелось побежать, броситься вперед, ускользнуть от них, но я боялась, что ноги не удержат меня, и остановилась. Я медленно повернулась. Женщины встали и смотрели на меня, а одна из них направлялась в мою сторону, ведя за руку девочку в розовой кофточке, это была ее мать, теперь я вспомнила, что видела их вместе на празднике. У ребенка было выражение ужаса на лице, но мать, казалось, была вне себя и в то же время торжествовала, как будто могла наконец объяснить то недоверие, которое я всегда у нее вызывала. Она остановилась в нескольких шагах от меня — я слышала, как тяжело она дышит, и видела седину у корней ее волос, наконец она потребовала:
— Дайте руку, мадам, руку с печеньем.
Мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться; печенье снова выскользнуло и упало в пыль, оставив липкими мои пальцы, рукав свитера задрался и обнажил браслет. Тогда женщина вскрикнула и схватила меня за руку, уже не заботясь ни о какой вежливости и не обращая внимания на ребенка, прятавшегося за ее ноги. Она повернула цепочку на моем запястье, оцарапав кожу, чтобы увидеть пластинку с гравировкой. Я даже не подумала прочитать, что на ней было, но она прочитала написанное имя высоким, дрожащим от гнева и ликования голосом.
— Это вы? Так это вы?
Я не знала, что ответить, слезы застилали глаза и текли по щекам, тогда она сказала:
— Ну, я даже не думала, — и уже тише добавила: — теперь уже слишком поздно рыдать.
Двумя руками она повернула браслет на руке, чтобы найти застежку, открыла ее и сдернула с меня украшение. Мне неожиданно стало холодно, и смутно подумалось, что она должна была почувствовать это, когда коснулась моей кожи. Совсем тихо я произнесла: