– Ну и к чему эта ложь? – разозлился я, возмущенный его осторожностью. – Я не брежу и уже совершенно пришел в себя. А спас меня из прибоя минувшей ночью именно Элзевир. Сами же наверняка знаете: это он вышел вместе со мной на берег.

– О! – выдохнул до того скорбно и потрясенно Рэтси, что у меня зародилась ужаснейшая догадка. – Значится, это он, Элзевир, протащил тебя сквозь прибой.

– И выбрался вместе со мной. Он выбрался вместе со мной, – дважды произнес я, надеясь подобным образом сделать истиной то, что ей не являлось.

Ответом была мне минутная пауза.

– Никто не выбрался вместе с тобой, – наконец тихим и мягким голосом нарушил молчание Рэтси. – Кроме тебя, ни единой души с того корабля не спаслось.

Слова его были как капли расплавленного свинца, которые по одной попадали мне в уши.

– Неправда! – с болью воскликнул я. – Он ведь протащил меня к берегу и толчком направил к веревке!

– Да, и тем спас тебя. А следом течение уволокло его под волну. Лица его так мне и не довелось разглядеть, хоть мог бы и догадаться, что окромя Элзевира Блока не нашлось бы другого, кто мог бы бороться подобно в мунфлитском прибое. Но коли даже узнали бы мы его, все равно больше сделать, чем делали, не смогли б, хотя многие жизнью готовы были пожертвовать ради спасения вашего. Не смогли б сделать больше, – тяжело вздохнул он.

Стон, полный скорби, который у меня вырвался, лишь в малой степени отражал полноту моего отчаяния. Ведь он уже почти вышел из полосы прибоя и наверняка мог спастись, но пожертвовал собственной жизнью ради моей. Принял смерть в двух шагах от родного порога, и отныне я никогда не увижу его и не услышу доброго его голоса. Думать об этом было мне нестерпимо.

Рассказать о собственном горе, если оно действительно глубоко, задача почти непосильная даже для самых мудрых. Редко кому удается найти слова, равные силе пережитого, но пусть они и отыщутся, душа восстанет не в силах вновь погрузиться в пучину страданий. Поэтому пощажу и себя, и читателей, упомянув лишь одно: удар, нанесенный мне вестью о гибели Элзевира, вместо того, чтобы еще сильнее ослабить мое истерзанное бурей тело, влил в него силу. Я поднялся с матраса. Рэтси и собеседник его, опасаясь, что ноги мои еще неверны, простерли руки ко мне для поддержки, принялись уговаривать снова лечь, но я отпихнул их и вышел на берег.

Утро лишь начало заниматься, когда я покинул «Почему бы и нет», куда, как выяснилось, меня и доставили после спасения. Ветер, хоть окончательно не утих еще, но ослаб. По небу неслись стремительно легкие облака. В просветах между ними поблескивали звезды. Свет их был тускл, как обычно перед рассветом, кроме одной, рукотворной, которая ярко сияла с холма из леса поместья. И хотя дом Мэскью я с того места, где находился, увидеть не мог, сомнений не оставалось: это Грейс, словно мудрые девы из Библии, которые не забыли заправить маслом светильники, по-прежнему держит ночами в окне своей спальни свечу. Впрочем, я даже это воспринял тогда почти равнодушно, настолько всепоглощающе было мое горе. Оно заполняло меня до отказа, не оставляя места для иных чувств, кроме скорби о положившем за меня жизнь человеке, чье доброе сердце навечно остановилось.

Оглушенный потерей, я брел наугад, не ведая цели, не чуя ног и оставаясь целым и невредимым лишь потому, что по этой земле, знакомой мне сызмальства, мог идти хоть с завязанными глазами. Выше по берегу горел костер, разведенный из плавника. Возле него согревалась, сидя на корточках, группа мужчин в бушлатах и рыбачьих шляпах. Они ждали, когда рассветет, чтобы потом попытаться спасти, что возможно, с разбитого бурей судна. Мне было не до приветствий и разговоров. Я обогнул их и под прикрытием сумерек продолжил путь.

Мне было видно, что происходит на море. Ветер слабел. Ярости у прибоя заметно убавилось. И хотя он по-прежнему с громоподобным грохотом наносил буро-коричневыми дыбами удары по всей протяженности многомильного побережья, однако не завихрялся уже столь чудовищными бурунами, а паузы между атаками стали ровнее и протяженнее.

От корпуса «Аурензебе» следа не осталось, но прибрежную гальку столь густо усеивали обломки, что оставалось лишь удивляться обилию материала, ушедшего на постройку столь маленького судна. Решетки, крышки люков, бревна, куски мачт и клотиков кучами высились на берегу вперемешку с бочками и бочонками. Воду, вздымавшуюся вдоль всего берега, покрывала, как кожаный саван, в щепу разбитая древесина, а волны, закручиваясь, все выбрасывали и выбрасывали бесчисленное количество досок и балок, которым, казалось, не будет конца. С дюжину мужчин, защищенных от влаги брезентовыми штормовками, уже расхаживали взад-вперед по гальке возле самой воды, высматривая добычу и время от времени забегая ради какого-нибудь бочонка в белую пенную полосу прибоя с отвагой и пренебрежением жизнью не меньшими, чем проявляли ночью во имя спасения нас с Элзевиром, которого точно такая же пенная полоса и уволокла навечно, после того как он вытолкнул из нее меня.

Я достиг самого верха берега, сел, упер локти в колени, ладонями обхватил лицо и принялся пристально смотреть на воду. Не ведая помутненным от горя рассудком, куда и зачем бреду, я все же каким-то образом оказался именно там, где и должно. Там, где под саваном из расщепленной вдрызг древесины плавал Элзевир Блок, которого мне обязательно нужно было встретить, когда он выйдет. И я знал, что произойдет это именно здесь. Когда «Батавиамен» выбросило на наш берег, я стоял к нему так же близко, как наши спасатели к нашему бригу, и видел, как люди, прыгая себе на погибель с носовой части в воду, тщетно пытались пробиться через прибой. Меня отделяло от них такое маленькое расстояние, что я мог разглядеть их лица. Отчаянную надежду выражали они, а затем течение утаскивало несчастных на глубину. Не выжил тогда никто, но в итоге все они оказались на берегу. Иные изрядно побитые галькой, а кто без единой царапины. Те же лица, только застывшие, ибо попытка перехитрить природу обернулась для этих людей сокрушительным поражением.

И вот теперь я сидел и ждал, когда он появится. Мужчины на берегу оставляли мое одиночество без вмешательства. Ни слова, ни оклика в мою сторону. Мунфлитские полагали меня незнакомцем из Рингстейва, рингстейвским я казался кем-то из Мунфлита, и все они дружно придерживались суждения, что мне приглянулся какой-то из плавающих бочонков и я хочу досидеть до момента, когда его выбросит на берег.

Чуть позже ко мне подошел Рэтси. Он принес с собой хлеб и мясо, которые настойчиво уговаривал меня съесть. Мне этого решительно не хотелось, и я согласился, лишь уступая его напору, однако, едва попробовав, мигом умял всю еду без остатка, после чего мне стало гораздо легче. Вести с ним беседу, однако, я был по-прежнему не в состоянии и отвечать на его вопросы – тоже, хотя в иных обстоятельствах сам бы наверняка ему задал их тысячу. Рэтси наконец понял, что не разговорит меня, и тоже умолк, но остался рядом со мной, время от времени следя сквозь подзорную трубу за происходящим на море. По мере того, как день разгорался, все больше людей оставляли свои костры и спускались к воде. Волны щедро выбрасывали трофей за трофеем. Работа на берегу кипела. Трудились люди с охотой, и не то чтобы каждый пекся только о собственном благе. Выловленное складывалось сначала вместе. Делить его начинали позже.

А потом я заметил, как на воде, за рифами, среди множества самых разнообразных обломков, появилось несколько черных шаров. Волны их поднимали и опускали, словно буи, но это были совсем не буи, а головы утонувших. Опознать их на таком расстоянии я не смог даже с помощью подзорной трубы, которую принес с собой Рэтси, но увидел плывущий вверх дном полубаркас и еще одну лодку, хоть и не перевернувшуюся, но пустую, которая погрузилась в воду по самый фальшборт. К полудню на берег выбросило первое тело. Небо уже немного расчистилось, робкие солнечные лучи пытались пробиться сквозь тучи к земле. Вскорости выкинуло еще троих. Рэтси спустился вниз. Вернувшись, он сообщил мне о железных браслетах на левом запястье у каждого из утопленников, и, хотя ни слова не произнес про их лица, заклейменные буквой «Y», я мог с уверенностью заключить, что это люди с полубаркаса. Переложив тела на брезент, мужчины перенесли их на вершину берега, где им и суждено было оставаться, пока их не опустят в могилу.

А потом я почувствовал: он приближается. И когда в прибое, кружась, появилось еще одно тело, я уже знал, чье оно. Его выбросило почти под тем местом, где сидели мы с Рэтси. Я, пренебрегая опасностью низового течения, бросился вниз, прямо туда, где бурлила белая пена, и обхватил Элзевира, ценою собственной жизни вбежавшего ночью в прибой, чтобы помочь мне дотянуться до спасительной веревки. Принес свою жизнь в угоду моей, бесполезной. Рэтси уже подоспел ко мне. Мы вдвоем вытащили Элзевира из пенных волн. Я выжал из его волос воду, вытер ему лицо и, опустившись перед ним на колени, поцеловал в холодный лоб.

Люди на берегу, издали наблюдавшие удивленно за трепетными моими действиями, подойдя ближе, стали таращиться на меня уже в окончательном изумлении. Ведь я представлялся им чужаком, да еще с железным браслетом каторжника на запястье. Лица их помягчели, когда по толпе пронеслась молва, что это мне посчастливилось ночью выбраться живым из прибоя, а тело принадлежит несчастному моему другу, который погиб, спасая меня. Тут Рэтси, переходя от одной группы к другой, принялся, по-видимому, объяснять, кто мы, ибо многие из людей, которых я прежде знал, начали с молчаливым сочувствием пожимать мне руку. Я был благодарен им, что они не пытались со мной завести разговор, так как ответных слов у меня все равно не нашлось бы, настолько сердце мое сжала скорбь. Некоторые, склонившись над Элзевиром, разглядывали его лицо и, словно в последнем приветствии, дотрагивались до его рук. Море и камни милостиво не нанесли ему ни синяков, ни ран. Лицо его выражало умиротворение. И, странное дело, даже я, знавший, где на его щеке было клеймо, теперь едва мог разглядеть этот зловещий игрек. Смертельная бледность выела цвет из шрама, оставив лицо Элзевира кипенно-белым, как алебастровые фигуры в мунфлитской церкви. Перед прыжком с корабля он разделся до пояса, так что торс его был обнажен, и все могли видеть широкую его грудь и рельефные мышцы. Сколько же раз вызволял он благодаря им себя из бед и опасностей, пока они прошлой ночью впервые его не предали!