– Если ты не готов убивать, твоя семья не выживет, – произнёс я, после чего постучал в дверь своей квартиры. – Спр̀ячь эту скалку подальше и воор̀ужись чем-нибудь посолиднее. Ты ведь даже не насмешишь мер̀твецов, потому что они не понимают юмор̀а.

Гр̀он-мэр̀ открыла дверь, впустив меня в квартиру. Михаил так и остался стоять на ступеньках, в нерешительности и смятении.

– Долго провозился, – недовольно произнесла моя бабуля.

Ей восемьдесят шесть, давно пора к праотцам или на больничную койку, чтобы грозить вычеркнуть всю родню из завещания. Но Агата Петровна Верещагина, вопреки статистическим прогнозам, всё ещё на ногах и деятельна.

Пусть у неё ноют кости, артрит и вообще, у стариков жизнь не сахар, но она не прекращает активно жить, скорее, вопреки, из принципа.

Абсолютно седая, с морщинистой кожей, покрытой старческими пятнами, но с признаками былой красоты – я не с пустого места обладаю актёрской внешностью, а отчасти и от бабушки. Вообще, если посмотреть на фотографии из молодости моих дедушки с бабушкой, кажется, что это кадры из какого-нибудь фильма – настолько они там красивы и свежи. Может, это так действует очарование давно минувшей эпохи, может, это просто фотоаппараты тогда были не слишком совершенны, не знаю.

Ростом бабуля метр шестьдесят с лишним, весит мало, но это годы и повышенная старческая активность – я столько в день не хожу, сколько она носится по инстанциям, выбивая из буржуазного режима всё, ей причитающееся. Голубые глаза её, чуть поблеклые от прожитых лет, смотрят живо, бодро, с вызовом, ежедневно бросаемым смерти.

– Чай будешь? – спросила она.

– Когда бы я отказывался? – усмехнулся я.

– Что на тебе надето? – подозрительным взглядом осмотрела меня бабуля. – Не кажется ли тебе, внучок, что сейчас несколько неуместно шарахаться по улицам в образе Наполеона?

– Я объясню всё за чаем, – пообещал я.

– Дверь закрой, остолоп! – прикрикнула на меня Агата Петровна.

Щёлкнул замок, после чего я разулся и прошёл в ванную. Кровь мертвецов проникла через два слоя перчаток, поэтому пришлось отмывать руки хозяйственным мылом. Отмечу, что в ванне стоит десяток пятилитровых бутылей, по крышку заполненных водой. Бабушка, как я уже говорил, не любит сидеть без дела.

На кухне я увидел целые батареи солений – вероятно, это инвентаризация стратегических запасов. Думаю, даже если я не пойду скоро на закупку консервов, соли, сахара и прочего, мы можем протянуть тут очень долго.

Зашипел электрочайник, включенный бабушкой.

– Рассказывай давай, милок, – села бабуля за кухонный стол. – И маску поганую свою сними.

Я тут, год назад, провёл капитальный ремонт. Десять квадратных метров кухни сейчас блистали белым мрамором, немецкой бытовой техникой, а также пафосными светильниками итальянского дизайна – я, честно сказать, зажиточный актёр. За второго «Беса» мне отвалили столько, что хватило бы на приобретение квартиры в центре, но я решил, что с бабулей жить как-то комфортнее и выгоднее. Всегда есть, что покушать, а ещё я не хочу бросать её доживать старость в одиночестве. Это было бы как-то безответственно.

– Р̀ассказ кор̀откий, но насыщенный, – начал я, снимая маску. – Всё началось с того, что мы начали давать спектакль. Вышел я, значит, на сцену, звукорежиссёр налажал с музыкой, все нервничали…

– Давай без прелюдий, – попросила бабуля. – Что за приступ благородства и попытка спасения какого-то там педагога? И как ты убил тех восьмерых? Это вообще на тебя не похоже, ты у нас с детства трусоватый.

– Я бы попросил! – возмутился я, помещая маску на колено.