— Хан приказал обработать вашу рану, — улыбается Айгуль, отвечая на вопрос вместо заместителя.

Слегка скривив красивый ротик, заходит в мою камеру и опускается на карточки рядом со мной, ставя поднос на пол. Опускается возле меня на карточки и протягивает ко мне свои чистые руки без намека на мозоли и шрамы. У нее даже кожа словно атласная, цвета слоновой кости.

— Прошу, позвольте мне выполнить поручение Хана, — просит она, но взгляд говорит совсем о другом.

Протягиваю ей пораненную руку, в засохшей крови, грязи и ржавчине с решетки. Ледвижка медлит, прежде чем коснутся меня, что вполне понятно, судя по всему, она в жизни не бывала в подобных местах и таким не занималась. Сомневаюсь, что она держала в руках за всю свою жизнь что-то тяжелее этого подноса.

— Господин так переживает за вас, Хатун, нельзя расстраивать мужа, — приговаривает она, с явным для нас подтекстом.

Наконец, взяв меня за руку снизу, она принялась свободной рукой смачивать шелковые салфетки в воде и смывать кровь и грязь с ладони. Для первого раза, справлялась она неплохо, боли я почти и не чувствовала. Маратик же, как наблюдатель стоял за решеткой и не вмешивался в процесс и, кажется, старательно пытался не смотреть на соседнюю камеру. Причем его старания именно не смотреть туда были очень заметны, по тому, как неестественно высоко он поднял подбородок и склонил голову в бок. Руки при этом сцепил в замок за спиной с нейтральным выражением лица, смотря то ли на нас с Айгуль, то ли в никуда. Кошка что ли между ними пробежала? Так, я снова слишком романтизирую их непонятные отношения.

— Ваше платье так же испорчено, — приговаривает ледвижка после того, как очистила мою руку от запекшейся крови.

Пока она с усилием открывает маленькую коричневую баночку, осматриваю свою руку. Теперь там должен красоваться порез в виде креста, но его там нет, только одна вертикальная линия свежего пореза. Почти заживший рубец от маленького кинжала монстра исчез, словно и не было его никогда. Нахожу взглядом Маратика, но не могу понять, о чем он сейчас думает. В их разговоре с монстром упоминалось подобное, только вместо слова шрам использовалось отметина. Возможно это что-то на подобии колец в нашем мире? Неспроста же один шрам пропал, стоило поранить руку такой же Гардой, только чужой. У нас так же кольца меняют в случае второго брака, после смерти первой пары.

— Эй! — звонко с воинственными нотками в голосе выкрикивает Настасья, а затем слышу, как громко громыхают ее кандалы о решетку. — Ты!

Ни капли не сомневаюсь, к кому моя подруга обращается, но все же поворачиваюсь, чтобы посмотреть на лицо Маратика. Смотрите, какой невозмутимый на лицо, а уши то лиловые!

— Я к тебе обращаюсь! — Настасья поднялась на ноги и протянула руку сквозь решетку, маня серенького к себе. — Иди сюда.

И ведь Маратик взял и подошёл к ней, почти к самой решетке подошёл. От такого поворота я слегка оторопела, да ещё Айгуль что-то с лекарством медлит, то ли открыть баночку с мазью не может, то ли что ещё.

— А не слишком ли много себе позволяешь, пленница? — нагнал суровости Маратик, так что я даже вздрогнула от звука его голоса.

— Ты кандалы мои сними, и я тебе покажу, что себе позволяю, — с угрожающим весельем заявила Настасья и моя больная фантазия восприняла эту фразу как флирт от магессы.

— Для той, что проиграла, ты слишком много машешь кулаками после драки, — иронично ухмыляется Маратик, но от решетки не отходит.

Пожалуй, судя по его самодовольному тону, и что он не отрывает взгляда от Настасьи, впервые могу признать его мужиком. Так никудышно флиртовать могут только мужики, отвечаю. Нет, чтобы комплимент сделать, злит ее.

— После честной драки кулаками не машут, но эта не была честной! Ты зашел со спины и оглушил меня заклятием, пока я дралась с вашим монстром! — срывается на крик Настасья и даже как-то умудряется ухватить его через решетку за одежду и притянусь к ней.

Зашел? Похоже Настасья теперь в курсе, что Маратик мужик, теперь понятно, чего он на нее так усердно не смотрел — обиделся. Спаситель, он даже обижается по-женски.

— На войне нет правил боя, женщинам там делать нечего, — явно оскорбляет он Настасью, даже не понимая этого. — Радуйся, что ещё жива, женщина.

В этот момент Настасья опять резко хватает серенького, но в этот раз чуть ли не прикладывает головой о решетку, а затем шепчет что-то на ухо. Я дернулась к решетке, чтобы услышать, но Айгуль схватила меня за руку и потянула назад. Оборачиваюсь на нее, понимая, что она специально мне помешала. Она уже открыла баночку и на куске шелка у нее какая-то темно-зеленая жижа из трав. Даже несмотря на то, что человек она неоднозначный, могу понять, почему она на стороне сереньких. Ледвижских женщин учат с детства подстраиваться под мужчину, по-другому у них не принято. Понимаю, что другого момента не будет, потому наклоняюсь к Айгуль.