Две заметки[115]

Не забыть струнный квинтет Моцарта соль минор (KV 516): взволнованное, почти трагическое настроение довольно резко сменяет почти тривиальная, полушутливая тема, как будто он не мог позволить мукам и боли длиться долго, как будто ему необходимо было подавить их клоунским или легким и несколько плоским построением мелодии. Конечно, он возвращается к взволнованной, трагической теме, но она уже не кажется такой резкой и сильной, как в начале, где она внезапно обрушивается на слушателя.

Послесловие публикатора к изданию 1991 года

Норберт Элиас умер 1 августа 1990 года. Он больше не мог сопровождать и контролировать работу над настоящим томом. Однако мое предложение о выпуске книги о Моцарте он все же одобрил (без учета того, что 1991 год был «годом Моцарта»); он сам сформулировал название, что также было знаком того, что он признал издание своим произведением. Правда, распространенное в прессе сообщение, что Элиас якобы работал над этой книгой до самой смерти, является легендой из разряда «его последними словами были…». На самом деле, в отличие от многих других случаев, он никогда не выражал намерения возобновить свои занятия Моцартом.

Напечатанные выше тексты, за отбор и окончательное редактирование которых ответственность несу я, были написаны в рамках более масштабного проекта, нашедшего свое выражение, в частности, в упорном объявлении о предстоящем выходе книги под заглавием «Художник-буржуа в придворном обществе» в качестве 12‐го тома собрания сочинений Элиаса, публикуемого издательством Suhrkamp. Элиас работал над ним поэтапно в конце 70‐х — начале 80‐х годов. В его архиве сохранились следующие материалы, относящиеся к этому проекту:

1. Машинопись без заглавия (с шифром «Mozart») объемом 81 страница, частично с рукописными исправлениями и дополнениями, плюс некоторые пассажи в черновых вариантах и серии страниц, не получившие продолжения. Этот текст, скорее всего, был написан в связи с докладом № 5.

2. Машинопись «Моцарт в Вене» (шифр «Mozart Akt IV»), 15 страниц плюс 5 страниц, с рукописной правкой в некоторых местах, также с несколькими черновыми вариантами и сериями страниц (см. также выше). Этот текст, вероятно, был написан для планируемой книги о Моцарте.

3. Машинопись «Художник-буржуа в придворном обществе на примере Моцарта» (шифр «Künstler»), 14 страниц; возможно, написана для другого доклада, не сохранившегося в архиве Элиаса.

4. Машинопись «План» (предположительно для материалов № 1 и/или № 5), 6 страниц.

5. Магнитофонная запись доклада (с обсуждением), прочитанного в Билефельде по приглашению факультета литературоведения и лингвистики, на тему: «Размышления [проблемы] о гении с точки зрения социологии искусства на примере Моцарта». Дату этого доклада пока не удается определить с точностью, но, скорее всего, это было в зимнем семестре 1978/79 года.

6. Магнитофонная запись и транскрипт импровизированного доклада, транслировавшегося из студии Западно-Германского радио WDR 6 марта 1983 года (в слегка отредактированном и сокращенном виде опубликован в: Die Tageszeitung, 04.08.90. S. 14).

7. Различные машинописные и рукописные заметки.

Из этих материалов и была составлена настоящая книга. Три ее части в основном соответствуют машинописям № 1, 2 и 4 (с двумя заметками из материала № 7). По сравнению с другими частями в машинописи № 3 так много содержательных повторов, что отдельное воспроизведение ее было бы неоправданным. В ней, однако, есть ряд коротких и длинных пассажей, которые содержат нечто новое и были включены в «Социологические размышления о Моцарте», в том числе в качестве примечаний. Аналогичным образом были обработаны доклад № 5 и некоторые заметки из конволюта № 7, в то время как доклад № 6 практически не дал нового материала. Все большие выдержки из других рукописей нашли свое место во 2‐й и 3‐й главах «Размышлений» (см. выше, глава «Музыканты-буржуа в придворном обществе»). Связанные с этим расширение и реорганизация машинописи 1 были сочтены целесообразными в том числе и потому, что Элиас изначально подступался к своим социологическим основным тезисам по этой теме как бы ощупью. В первом из приведенных выше текстов все заголовки, деление на главы, параграфы и, отчасти, на абзацы выполнено публикатором. Манускрипт, который автор не успел подготовить к печати, был отредактирован для печати (тщательная интеграция и упорядочивание линии мысли, проверка фактов, контроль цитат из источников и снабжение их ссылками, стилистическая правка). В дополнение к вышеупомянутому материалу из других машинописей также был использован материал из черновиков и отдельных серий страниц, включая незаконченный экскурс из машинописи № 2. Процедура была аналогичной для второго текста, который тоже был заново разделен на главы, параграфы и абзацы, а также в параграфах 3 и 4 дополнен пассажами из отдельных серий страниц, но потребовал меньше работы по уплотнению текста. Незначительные изменения, позволившие избежать пересечения с первой частью, вносились только там, где это можно было сделать без разрушения контекста. Немного сокращен был приведенный в конце книги «План», который дает представление о возможной компоновке книги, как она одно время виделась автору. Тот факт, что все три публикуемых текста в основном охватывают одну и ту же тему, был принципиально сочтен приемлемым, так как уровень синтеза в каждом случае разный.

На этом я заканчиваю послесловие публикатора, а в заключение скажу несколько личных слов: с 1983 года я издавал в среднем по одному тому в год преимущественно неопубликованные труды Норберта Элиаса, будь то в качестве редактора, переводчика или в неформальном качестве. Этот публикаторский проект, благодаря которому Элиас получил в Германии признание в качестве актуального автора, был моей инициативой, которую я смог реализовать благодаря собственным усилиям и неоценимой помощи других людей, особенно Фридхельма Херборта (издательство Suhrkamp) и Германа Корте (Рурский университет в Бохуме). Публикуя книгу за книгой, я смог преодолеть ужасное двойственное отношение Элиаса к опубликованному. Только тот, кто хоть раз в качестве корректора, редактора, публикатора сталкивался с этим автором, поймет, сколько такта и упрямой энергии, сколько энтузиазма и личной приязни было необходимо для этого.

По своему содержанию тома, которые были напечатаны таким образом, возникли в результате своеобразного сотрудничества, о котором я, возможно, когда-нибудь расскажу более подробно. Постепенно выработалась такая технология: я, как публикатор, имел своей задачей сформировать из черновых рукописей, фрагментов, даже отдельных идей автора законченный текст или готовую книгу. Такая совместная деятельность требовала от меня высокой степени понимания, рассудительности, творческих способностей и эмпатии, а также, разумеется, отказа от каких бы то ни было содержательных добавлений или купюр, а там, где это казалось необходимым или желательным, — готовности согласовывать свои решения напрямую с автором. Со стороны Элиаса эта работа подразумевала прежде всего небывалое доверие, которое росло по мере того, как он, тщательно знакомясь с несколькими пробными фрагментами, убеждался в том, что я способен выполнять такую работу в соответствии с его желаниями. Происходящее можно было бы описать так: Элиас делегировал мне часть своей сверхстрогой совести и своего несколько беззаботного тестирования реальности. Я сам (не без борьбы) добровольно позволил использовать себя таким интимным образом, потому что поставил перед собой цель вернуть великого еврейского автора из изгнания на его прежнюю языковую родину. В результате получились книги, которые полностью были книгами Элиаса и в то же время были «нашими», как неоднократно выражался автор. Все это не имело никакого отношения к филологии и обычной публикаторской этике, но зато имело отношение к реальному процессу производства книг во взаимопереплетении живых людей. Норберт Элиас — и это останется одним из самых замечательных впечатлений в моем жизненном опыте — совершенно сознательно включился в этот процесс, потому что он фундаментально соответствовал его представлению о человеке.

Когда я работал над «Моцартом», я вновь все сделал так же, словно после смерти автора ничего не изменилось. Теперь я думаю, что это была попытка отрицать смерть любимого старика. Однако в ретроспективе становится ясно, что моя прежняя публикаторская технология была связана с личными отношениями и ее невозможно просто перенести на публикацию текстов из творческого наследия покойного автора. Для этой новой задачи необходимо найти другую институциональную и, возможно, методологическую основу. Предлагаемая вниманию читателя работа «О социологии одного гения», в которой так трогательно говорится об отношениях отца и сына и о конфликтном переплетении потребностей их обоих в смысле, является моей эпитафией почитаемому учителю и другу.