– И про него знаете, – пробурчал Рыбаков. – Загадочный персонаж. Был командиром Красной Армии, перешёл на сторону немцев и сразу попал на работу в идеологическое VII управление РСХА, потом работал над специальным проектом «Мани» под эгидой «Аненербе».

– «Аненербе»? – удивился Сарычев. – Что это такое?

– «Аненербе» (Наследие предков) – специальная научно-исследовательская организация СС. Появившись как частная инициатива некоего лингвиста, мистика и оккультиста Германа Вирта, «Аненербе» со временем по распоряжению Гиммлера стало исследовательской организацией СС, объединившей под своим именем десятки институтов и программ.

– Что представлял собой проект «Мани»?

– В том-то и загвоздка, что никто не знает этого… Все документы по нему исчезли или были уничтожены, никого из тех, кто был задействован в проекте, кроме Леонида Барташевича, мы не знаем. Да и о наличии проекта советские спецслужбы узнали случайно. Изучали имевшиеся архивы РСХА и нашли единственную запись о том, что Барташевич был заместителем руководителя этого проекта. Руководителем проекта значился некий профессор, доктор философии Фридрих Мейер, тоже достаточно таинственная личность – нашими работниками не было найдено никаких фотографий и никаких других упоминаний об этом человеке. Вот и все документальные данные. Никто из немногочисленных работников «Аненербе», попавших в руки советской контрразведки, ничего о проекте не знал. Все, кто мог что-либо пояснить по этому вопросу, оказались на Западе, включая Барташевича.

– Что означает слово «мани»?

– Проблема в том, что даже этого мы не знаем.

Майор удивлённо присвистнул:

– Если подытожить, то получается, что бывший красный командир после перехода на сторону немцев стал заместителем руководителя абсолютно секретного проекта, цели, задачи и даже название которого остаются по прошествии стольких лет для нас полной тайной. Удивительно… Появляется закономерный вопрос: не слишком ли стремительная карьера для обыкновенного предателя? – недоверчиво заметил Сарычев.

Рыбаков согласно кивнул:

– То-то и оно. Это, действительно, казалось подозрительным. Было даже предположение (правда, ничем не подкреплённое), что Барташевич был завербован немецкой разведкой ещё до войны.

– Даже так? – удивился майор.

– Видишь ли, командиром полка Барташевич стал незадолго до войны, а до этого он работал в НКВД и попал в военные, так сказать, по партийной путёвке для укрепления реально поредевших в годы репрессий армейских кадров.

– И как это объясняет подозрение о том, что он был завербован немецкой разведкой?

– Понимаешь, работая в НКВД, он в своё время приложил руку к делу Тухачевского и был там не последним исполнителем… А тебе наверняка известно, что дело Тухачевского во многом было запущено благодаря дезинформации, которую немцы подбросили нашим. Та ещё история была!

Сарычев покачал головой.

– А ты-то откуда всё это знаешь? – спросил он дядю.

Тот махнул рукой:

– Да, по делу Зимина пришлось в своё время копать информацию на Бартли, вот и осталось в памяти у меня его досье… – Рыбаков откинулся на спинку скамейки и вытянул свои худые ноги. – Ладно, я ответил на твои вопросы. А теперь ты расскажи мне всё, что с вами произошло, да пообстоятельнее.

Сарычев, ничего не скрывая, подробно рассказал о своём, моём, а точнее уже сказать, нашем деле, начав с появления у Пахомова информации о прибытии мятежного историка в Москву и закончив удачным возвращением письма Ногаре в мои руки. Рыбаков внимательно выслушал рассказ майора, по ходу его не проронив ни слова, а по окончании некоторое время сидел молча, опершись руками на зонтик и замерев в раздумье.