– И что? ― недоумённо спросил Сарычев, но, не дождавшись от меня ответа, махнул рукой. ― Переходим дальше. Здесь пусто.

Третья комната была отведена хозяевами под рабочий кабинет, а точнее, мастерскую художника. Пустой мольберт стоял практически посередине комнаты. Рядом на полу и на стуле лежали прибранные в коробки краски, кисти и палитра. В неглубокой нише комнаты находился короткий диван, светлое покрывало которого было местами живописно испачкано разноцветными разводами. Около стены, лицом к ней, стояли многочисленные картины, не получившие, видимо, ещё своего завершения и парадной рамочки. Около окна оборудован небольшой рабочий уголок с широким столом, длинной вытянутой лампой дневного света и навесными полками, заваленными какими-то зарисовками и свёрнутыми в рулон бумагами.

Бегло оглядевшись, Сарычев показал нам с Полуяновым, как специалистам по мягкой мебели, на диван, а сам с Бурятом занялся полками и столом. Сдёрнув испачканное красками покрывало, я вытащил сначала одну диванную подушку, а потом, с помощью Полуянова, стал поднимать и вторую. Когда мы сняли вторую диванную подушку, под ней лежала маленькая красная коробочка. Полуянов тут же взял её и осторожно открыл. Он оцепенел, его глаза застыли в холодном зелёном сиянии, а губы медленно изогнулись в довольной, торжествующей улыбке.

– Что?.. Что там? ― засуетился Сарычев, бросив всё и подбежав к нам.

– Это перстень, ― тихо объявил Полуянов, не спуская с открытой коробочки своих глаз.

Он неторопливо и аккуратно повернул открытую коробочку, чтобы показать нам её содержимое. В ней на красной атласной подушечке лежал перстень. Полуянов бережно двумя пальцами вытащил из коробочки перстень и поднял его. Мы как будто окаменели, столпившись вокруг находки, и в полной тишине, затаив дыхание, заворожённо рассматривали её.

Это был серебряный перстень с крупным прямоугольным изумрудом в массивной оправе. Лишь слегка обработанный камень был удивительно яркого и чистого зелёного цвета. Он, видимо, практически не подвергся огранке и играл отражённым светом на дневном солнце, показывая глубину своего насыщенного цвета. На камне, ближе к границе оправы, была хорошо видна странная надпись, состоящая из двух выгравированных, абсолютно незнакомых мне, символов.

– Что здесь написано? ― спросил я у Полуянова.

– По легенде, это настоящее имя Бога.

– А на каком языке это написано? ― простодушно поинтересовался Сарычев.

Полуянов лишь усмехнулся, его глаза печально сверкнули, странным образом вобрав в себя изумрудный блеск камня.

– На ангельском, ― еле слышно сказал он.

Сарычев недоумённо посмотрел на историка, но ничего не стал уточнять.

– А что это за слова, здесь? ― спросил я и указал пальцем на тонко выгравированную, узорчатую надпись на перстне.

– А это на древнееврейском, ― улыбнулся Полуянов. ― Знаменитое «всё пройдёт»…

– Так это тот перстень? ― спросил Сарычев после продолжительного молчания.

– Он, точно он… ― уверенно прошептал я.

– Это может подтвердить только экспертиза, ― невозмутимо заметил Полуянов, положил перстень обратно в коробочку и закрыл её. Он хотел было уже положить коробочку в карман своей рубашки, но Сарычев остановил его, хмуро проговорив:

– Надо выбрать хранителя этой ценности до окончательного завершения нашего дела.

– Да. ― Полуянов смиренно кивнул, но в его голосе прозвучала явная досада.