Увидев на мне какой-нибудь костюм (хотя ничего особенного я никогда не носила), она говорила: «Я тоже хотела бы такой». И однажды мы с ней поехали к Славе Зайцеву. В итоге шил он, но руководила процессом она: на каждой примерке указывала Славе, что и как надо сделать. Знаменитый модельер вынужден был выполнять все ее требования. В результате костюм получился очень удачным. Мария Владимировна, правда, по свойственной ей привычке, костюм хаяла, однако с удовольствием его носила.
Мария Владимировна с годами не утратила остроту ума и реакцию. Она мгновенно схватывала суть проблемы. Несколько раз мы бывали у Чубайса, и она настолько быстро вникала в понятия «аренда» и «субаренда», что Анатолий Борисович даже сказал мне: «Если бы все мои работники были такими сообразительными, как Мария Владимировна…»
Миронова прониклась родственным чувством к Чубайсу. А он однажды послал ей письмо, в котором написал, что она ему как бабушка. Поэтому она называла его внуком. Когда Мария Владимировна умерла, Анатолий Борисович пришел на панихиду в Доме актера и, несмотря на свою занятость, пробыл там до самого конца.
Мария Владимировна, никогда не имевшая отношения к политике, в последние годы своей жизни стала человеком государственным. Ее мнением интересовались, ей в интервью задавали вопросы, касающиеся ситуации в стране.
Совершенно не чувствовалось, что Мария Владимировна старше нас. Она обладала великолепной памятью и остро ощущала время. Часто говорила о том, как повторяются времена, Я тогда спорила с ней, а сейчас понимаю, что она была нрава.
С Шурой Ширвиндтом подружился еще мой папа. И я всегда относилась к нему с симпатией. Но меня убивало, что к папе, находящемуся, на мой взгляд, на недосягаемой высоте, он обращался, как ко всем, на «ты».
Папа разрешал мне приходить на «капустники», хотя они начинались в 12 часов ночи. Вначале на сцене появлялся Шура Ширвиндт, и зал ахал при виде этого красивого, интеллигентного, обаятельно-язвительного мужчины.
«Капустники» вроде бы — дело несерьезное, но создавались они всегда очень крупными и талантливыми личностями. Их было не так много: Виктор Драгунский, автор известных «Денискиных рассказов» (он организовал первый на моей памяти «капустник»), Шура Ширвиндт, Саша Белинский, Вадик Жук и Гриша Гурвич. Я уверена: то, что делалось этими людьми, — высокое и редкое искусство.
Когда я возглавила Дом актера, Шуры не было среди тех, кто приходил к нам. Первое, что готовил Ширвиндт уже при мне, — вечер памяти Андрюши Миронова. Они делали его с Гришей Гориным. Но в то время мы с Шурой общались мало. Постепенно жизнь нас очень сблизила. И сейчас я надеюсь на него даже больше, чем на себя.
Мне кажется, Шура как актер полностью не реализовал себя. Он слишком мудр. Где найдется режиссер, который перемудрит Ширвиндта? Был Эфрос…
Шура взялся за непосильный труд — возглавил театр. Когда я читаю в газетах, что Ширвиндт делает не то и не так, думаю, какие все-таки странные эти критики. Желая лишь высказать свою точку зрения и продемонстрировать себя, они не вникают в суть, не стараются понять, что движет другими людьми. Не умеют объективно оценивать важные и ответственные человеческие поступки: поступок Александра Ширвиндта, поступок Михаила Ульянова, поступок Татьяны Дорониной, взвалившей на себя часть МХАТа… Ширвиндт пошел на этот жертвенный шаг ради тех, с кем много лет работал.
Шура — человек невероятно ответственный, и он не может руководить театром между делом. Я очень жалею его. А жалею — значит, люблю. Его жена Наташа однажды сказала мне слова, от которых и сейчас становятся влажными глаза: «Как мы с тобой его любим, его никто не любит». Это правда.
Я стараюсь бережно относиться к Шуре и не отвлекать его по пустякам, хотя, когда планируешь какой-нибудь вечер в Доме актера, хочешь, чтобы его делал именно Ширвиндт. Надо, чтобы все делал Ширвиндт. Но это невозможно.
Как-то я сказала Шуре, что Дому актера нужен режиссер. Он, недолго думая, произнес: «Вовка Иванов». «Какой Вовка? Откуда?» — удивилась я. И Шура познакомил меня с Владимиром Владимировичем Ивановым. Как Ширвиндт сразу понял, что из всех режиссеров именно Владимир Иванов (кстати, один из лучших театральных педагогов Москвы) — тот самый человек, который нам нужен? Мы с Владимиром Владимировичем теперь работаем вместе, и он как нельзя лучше подходит Дому актера.
Не хочу никого обидеть, но, если бы меня спросили, кто мог бы возглавить актерское братство, я назвала бы Александра Анатольевича Ширвиндта.
Жизнь свела меня с Василием Лановым по трагическому поводу. На телевидении в одно время со мной работала режиссером жена Василия Семеновича Тамара Зяблова. Однажды съемочная группа выехала на пушкинский праздник и попала в аварию. Машина перевернулась, и Тамара погибла.
Тогда на телевидении работала и сестра Ланового — Валя. Она была диктором. Мы с ней познакомились несколько позже. И потом я уже смотрела на Василия Семеновича глазами Вали, для которой в брате было заключено все. Разногласия у них вызывал единственный вопрос — политический. Валя не разделяла взглядов брата.
Когда я стала директором Дома актера, Василий Лановой пришел ко мне в кабинет — невероятно красивый, с огромным букетом жгуче-красных роз на высоких стеблях (что я очень люблю). Много цветов преподносили мне в жизни, но тот букет я не забуду. Мне даже кажется, что подарил мне его Василий Семенович не пятнадцать лет, а две минуты назад.
И мало-помалу Лановой обживался в Доме актера. Он приходил почти на все заседания женского клуба, который создала Валя Лановая.
В зарубежных поездках Дома актера Василий Семенович старался как можно больше узнать о городах, где мы бывали. Его интересовали не магазины, а музеи. Причем он рвался даже в те, в которых уже прежде бывал. В нем — невероятная тяга к искусству. Я помню, на каких-то наших посиделках Михаил Михайлович Жванецкий говорил о том, что он потрясен Лановым, который вырос в простой семье, но несет в себе аристократизм русского человека. И для меня совершенно ясно: Лановой — аристократ.