Очень неловко постоянно говорить, что мы используем здание не ради наживы. Кроме того, мы не приватизировали этот дом, не создали акционерного общества. Есть лишь региональный фонд. Все его средства идут на то, чтобы как-то скрасить жизнь актеров. По какому праву любой чиновник начинает пересмотр этого дела только потому, что недвижимость ему кажется важнее того, что в стенах этой недвижимости делается?
Слово «обидно», наверное, не для меня — я все обиды уже пережила. Но ведь мы переселились с улицы Горького не по своей воле — наш дом сгорел. Причем его подожгли, и, вероятно, с этого начался передел собственности в стране.
С годами все меньше желания бороться, хочется просто работать.
Сколько бы клубов ни существовало, сколько бы новых центров ни рождалось, даже таких близких нам, как Театральный центр на Страстном, Дом актера все-таки будет стоять особняком. Его отличают особая атмосфера, широта деятельности и благотворительная направленность.
Работа Дома актера не связана с каким бы то ни было коммерческим эффектом. Это, конечно, несовременно. И по этой, а также по многим другим причинам Дом теоретически уже не должен существовать. Но пусть, пока это возможно, есть место, где коммерческая отдача — не главное, где люди морально вознаграждаются за их вклад в создание актерского братства, И в этом смысле, я думаю, Дом актера — вне конкуренции.
Я ЛЮБЛЮ ВАС
Есть люди, дружба с которыми перешла ко мне от папы. Это главное мое наследство наряду с фамилией.
В папином кабинете, в Доме актера, всегда сидели Леонид Утесов, Ростислав Плятт, Иосиф Туманов, Виктор Комиссаржевский… В этой компании бесконечно травили байки, обменивались свежими анекдотами. Хохот был слышен уже на лестнице. Я все думала: когда же папа работает? Но он говорил, что именно во время этих бесконечных «сидений» рождались замечательные идеи поздравлений и вечеров.
Билеты на вечера раздавало бюро обслуживания, а первым двум-трем рядам — лично папа. Он приоткрывал ящик письменного стола, поднимал глаза, видел — входит Этуш. Рылся-рылся и вынимал заранее надписанные билеты. Когда заглядывала я, говорил: «Маргуля, подожди». И если не приходили Плятт или Туманов, мне доставались их места.
Как утверждает Александр Ширвиндт, папа безошибочно определял место человека в театральной иерархии. Если в этот вечер тебя сажали не в 5-й ряд, как прежде, а в 8-й, ты не должен был обижаться. Тебе следовало задуматься, что же в твоей жизни произошло.
Многие годы я знала актеров лишь как зритель. Друзей папы я сторонилась — будучи очень застенчивой, испытывала в присутствии знаменитостей некоторую неловкость. Я вообще со многими людьми чувствовала себя некомфортно. Мне было хорошо лишь с теми, с кем я работала. Поэтому когда я начала работать в Доме актера, все стало на свои места. Оказалось, что здесь мне так же хорошо, как было на телевидении.
Самыми близкими папиными друзьями, как мне кажется, были Леонид Осипович Утесов и Ростислав Янович Плятт.
Помню, как папа водил меня в сад «Эрмитаж», где в деревянном эстрадном театре летом давали концерты. Утесов так завораживающе пел, двигался и дирижировал, что зритель сразу подпадал под обаяние этого человека.
Я бывала у Леонида Осиповича дома. Помню, его дочка Дита показывала мне свои платья и шляпы. А я, как человек совершенно далекий от моды, чувствовала себя очень неуютно и с трудом могла оценить очередную шляпку. Тем более Дита была небольшого роста и, как и я, полненькая, а эти шляпы делали человека похожим на гриб.
Перипетии жизни Утесова я знала — чему-то была свидетельницей сама, что-то рассказывал папа (он нередко делился со мной проблемами своих друзей). Умерла Елена Осиповна. Муж Диты, Альберт, долгие годы страдал страшной болезнью Паркинсона. Болели и Дита с Леонидом Осиповичем. Когда они оба лежали в больнице, им помогала Тоня — танцовщица из джаз-оркестра Утесова. Она стала другом семьи.
Я видела, что Леонид Осипович старается как-то «подать» Тоню. На дне рождения папы за столом сидели Борис Голубовский, Ростислав Плятт и другие гости. Под конец вечера приехала Тоня — за Леонидом Осиповичем. Мы с женой папы, Ириной Николаевной Сахаровой, уговаривали ее посидеть с гостями. Она отказывалась, но потом все-таки сдалась. Леонид Осипович (не настаивавший на том, чтобы Тоня приняла участие в застолье) решил, видимо, как-то представить ее, показать в лучшем свете. Он сказал, что Тоня замечательно пародирует. «Ну, покажи, покажи», — требовал он. Тоня встала и сделала пародию то ли на Зыкину, то ли еще на кого-то, но у меня осталось ощущение жалости и неловкости: вдруг ни с того ни с сего перед всеми этими выдающимися людьми Тоня должна была что-то спеть.
На том папином дне рождения Леониду Осиповичу очень понравился торт, который я испекла — из бисквита и безе, промазанных сгущенным молоком с маслом. Леонид Осипович сказал: «Испеки такой торт и на мой день рождения». Но порадовать Утесова, к сожалению, мне не довелось: он не дожил до своего дня рождения.
Я стала свидетелем разрушения жизни большой семьи Утесова. Болезни, старость, невостребованность подкосили артиста и его близких. Огромная квартира постепенно приходила в упадок. В ней с каждым годом оставалось все меньше признаков прежнего благополучия…
Папу отличала открытость, и достаточно много людей (может, даже слишком много) знало о том, что происходит в его личной жизни. Но, наверное, его самым доверенным человеком был Ростислав Янович Плятт.