— Но ведь кто-то убил Бриллию, — растерянно посмотрел я на начальников. — А табличка? А факел, вбитый в рот?
— Калмыков, ну ты же умный парень! — посмотрел на меня генерал. Почему-то от его слов на душе стало так приятно. «Руслан умный, Руслан всё делает правильно!» — Ты больше всех из Службы общаешься с Сечкиным, значит и понимать его должен лучше, чем все остальные.
— Согласен, — от похвалы у меня даже плечи расправились. — Кое-что про Романа я действительно начал понимать.
— Ну так вот и скажи нам тогда, — продолжил начальник Управления. — По твоим внутренним ощущениям… Сечкин может быть причастным к убийству Бриллии?
— Нет! — вопрос показался мне настолько неуместным, что от волнения голос даже сорвался. Я встал, чтобы мои слова звучали более убедительно. — Товарищ генерал, я абсолютно уверен, что Роман не совершал этого. Он, наоборот, очень расстроился, узнав о гибели Бриллии. И вообще, Сечкин же с сыном бизнесмена в одном классе учился!
— Да? — постучал пальцами по столу генерал. — Интересная подробность. Вот только Марат Бриллия утверждает обратное. Роман был первым, кого сын погибшего назвал в качестве возможного подозреваемого. И сядь, Калмыков! Ты не на параде, а на рабочем совещании.
Я сел, судорожно пытаясь подобрать слова в защиту коллеги.
— Товарищ генерал, ну ведь должен быть мотив! Сечкин не общается с родителями, Знать его отвергла! Он пытается начать новую жизнь! Зачем ему Бриллия?
— Потому что именно Бриллия на Совете Семей требовал для Сечкина смертной казни, — негромко ответил начальник Управления. У меня было ощущение, что мне с размаху саданули под дых. Я пытался что-то сказать, но из широко раскрытого рта не вылетало ни слова, лишь только какие-то бессвязные хрипы. Веденеев смотрел на меня с другой стороны стола и никак не комментировал сообщение генерала.
Судя по всему, всё это было ему давно известно, и сейчас он просто наблюдал за моей реакцией с каким-то отстраненным исследовательским интересом.
— Товарищ майор, но почему мы просто занимаемся гаданием на кофейной гуще? — в отчаянии обратился я к начальнику отдела. — Давайте вызовем Сечкина и прямо спросим у него про сложившуюся ситуацию. Может быть, у него есть алиби, причем настолько железобетонное, что у Совета Семей отпадут всяческие претензии.
— Потому что Сечкина со вчерашнего дня никто не может найти, — негромким голосом ответил Веденеев. От его тона веяло таким холодом, что у меня по спине непроизвольно побежали мурашки. — Мы бы с радостью еще вчера задали ему все вопросы, но проблема в том, что задавать их некому.
— Его похитили? — ляпнул я первое, что пришло мне на ум.
— Мы полагаем, что он сбежал сам, — после небольшой паузы переглянувшись с генералом ответил на мой вопрос Веденеев. Потом вздохнул, как-то странно потер ладони между собой и продолжил. — Я понимаю, что у тебя за прошедшее время появились к нему какие-то дружеские чувства, но лично я считаю, что Роман причастен к убийству Бриллии. Если тебе непонятен мотив, то он простой. Месть!
— Этого не может быть, — опять вскочил я со своего места.
— Калмыков! — рявкнул генерал так, что у меня непроизвольно задрожали колени. — Сядь на место и перестань орать в присутствии руководства. Ты что, первый день в розыске? Мы обязаны отработать все версии, даже самые фантастические. Мы не имеем права все ставить на характеристики типа «хороший человек» и «прекрасный мальчик». Ты сам совсем недавно уже стал жертвой подобного заблуждения! Разве нет? Или ты всё забыл?
— Никак нет, товарищ генерал, — сел я на место, чувствуя, как вспыхнули мои лицо и уши. — Прошу прощения, больше не повторится. Просто я считаю, Сечкин не мог совершить это убийство. Зачем он вообще пришел к нам на службу, если с самого начала собирался совершить преступление?
— Потому что прекрасно понимал, что это идеальная страховка, — назидательно произнес Веденеев. — Никто не будет просто так трогать сотрудника Службы Правопорядка. И, кстати, версия Сергеева о том, что семья Сечкиных решила таким образом усилить свое влияние и избавиться от конкурентов, тоже не лишена логического смысла.
Мысли в голове опять закружились в причудливом хороводе. В словах Бориса Игнатьевича была логика, но я упорно не хотел с ней соглашаться. Вся моя сущность не хотела принимать тот факт, что Сечкин может оказаться лицемером, который так нагло обманывал и использовал всех нас в своих целях.
— Допустим, что вы правы, — упрямо набычился я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и опять не сорвался на крик. — Разрешите тогда задать другой вопрос.