Пенелопа прежде не была так благодарна кузине, как теперь. Холодная логика никогда не была ее сильной стороной, а эмоции постоянно загоняли в тупик. Но Лилиан и логика – практически единое целое, а Джеффри – превосходный стратег. Все, что осталось Пенелопе, так это упорядочить свои показания, что она и сделала раз двадцать, если не больше, надеясь, что перед комиссией порядок изложения сведений не собьется в ее голове. Она понимала: лишнее, неосторожное слово не просто выставит ее дурой, но, самое главное, – навредит Габриэлю.

Она старалась не думать о том, что начнется, когда Аллен объявит во всеуслышание о ее связи с Габриэлем. Пен молилась, чтобы ей удалось избежать этого тяжкого испытания, но все же успокаивала себя тем, что вскоре после слушания станет законной супругой Бромвича и шумиха, которая поднимется в результате заявления Аллена, быстро уляжется.

Чуть успокоившись, Пенелопа продолжила свои приготовления, укрепившись в мысли, что все сложится удачно.

Если дни проходили в заботах, то по ночам кипела страсть. С тех пор как Пен пустила Габриэля в свою постель, она с каждым днем все сильнее испытывала ненасытную потребность в его обществе. Неспешными, умелыми ласками он доводил ее до такого блаженства, что ей требовалось немало времени, чтобы прийти в чувство. Он исследовал каждую клеточку ее тела, открывая перед ней все новые грани удовольствия, лаская ее в таких местах, о чувствительности которых она прежде и не подозревала.

Однако, заперев перед сном дверь своей спальни накануне отъезда в Лондон, Пенелопа поняла: эта ночь будет совсем иной. Напряжение витало в воздухе – сладкое, пьянящее, но острое, от которого по коже Пен бежали мурашки.

Стоило щелкнуть дверному замку, Габриэль подхватил Пенелопу так резко, что она едва не вскрикнула. Одним легким движением он поднял ее на руки и отнес в постель, положив на середину кровати.

– Пен, – едва не прохрипел он, расстегивая пуговицы на брюках. – Ты нужна мне прямо сейчас. Ты не злишься на меня? – спросил он, задрав юбки ее платья и раздвинув ноги.

Она понимала его острое желание немедленно овладеть ею. Она тоже нуждалась в нем сейчас особенно сильно, ибо знала: несмотря на все приготовления, слушание может пройти не в их пользу. Они оба боялись, что эта ночь может оказаться для них последней.

– Иди ко мне, – подстегнула она его.

Он вошел в нее резко, настойчиво. Она застонала, сама не зная, от удовольствия или от боли, так как в этот раз была еще совершенно не готова к соитию. Он вошел глубоко, навис над ней, упершись локтями в матрас и тяжело дыша. Пен чувствовала себя под ним откровенно слабой, приспосабливалась к его движениям, все больше ощущая нарастающее возбуждение.

Пенелопа наблюдала за ним, видела, как напрягались его мускулы, когда он старался удержаться на весу, не рухнуть на нее. Габриэль протянул руку и начал ласкать ее внизу, теребя нежный бутон, награждая Пен желанным удовольствием. Его ласки вкупе с движением плоти внутри ее лона вскоре довели Пенелопу до пика наслаждения, захлестнувшего, казалось, все ее существо. А после Габриэль овладел ею безжалостными, резкими толчками, отчего кровать раскачивалась и с силой билась о стену. Пенелопа же жадно принимала – она хотела принять – все, что он сможет ей дать. И в завершение оба застонали громко, не скрывая чувств, одновременно получив сильнейшее удовольствие.

Габриэль обтер и Пен, и себя полотенцем, смоченным в теплой воде, оставшейся в кувшине. Пенелопа чувствовала себя утомленной – и не столько от их страстного совокупления, сколько от напряженного дня, – и быстро провалилась в сон, успокоившись в объятиях Габриэля. И лишь на самой границе между сном и явью она осознала, что на этот раз он излился в нее, и заснула с блаженной улыбкой на лице, представляя прекрасных темноволосых детишек со светло-карими глазами.

Сильный раскат грома разбудил Пенелопу на рассвете. Утро оказалось не слишком веселым, ибо солнечный свет едва пробивался через темные грозовые тучи. Пен выглянула в окно и сразу расстроилась: мрак окутал все вокруг.

Габриэль нежно обнял ее сзади, опустив подбородок на хрупкое плечико, и не более радостным взглядом окинул открывающийся за окном пейзаж.

– Ты все еще хочешь отправиться в путь? В такую погоду? – взволнованно спросила она, в смятении устремив взор куда-то вдаль.

Они решили ехать в город все вместе. Джеффри старался убедить Лилиан остаться дома – ведь их ребенок вот-вот появится на свет, но уговоры оказались бесполезными, она просто не слушала супруга. Лилиан знала, что на слушании может произойти любая неприятная неожиданность, и отказалась оставлять кузину в несчастье одну, как это случилось, когда умер Майкл. Но Пенелопа знала: никто в целом мире не сможет успокоить ее, если она потеряет Габриэля.

Они предположили, что поездка в Лондон займет около четырех дней, так как с Лилиан им придется ехать гораздо медленнее, чем без нее. Было решено, что в карете отправятся только женщины, а Джеффри и Габриэль будут сопровождать их верхом. Габриэль не терпел замкнутых пространств, да и Джеффри не радовала перспектива путешествия с двумя крайне обеспокоенными леди. Однако дождь грозил нарушить их планы – как они поедут верхом?

Они ждали несколько часов, однако дождь лил как из ведра, а небо и не думало проясняться. Понимая, что они жертвуют драгоценным временем, не говоря уже о риске завязнуть в грязи по пути, Габриэль приказал наконец подать карету Пенелопы. Он сказал, что не хочет доставлять неудобства Лилиан, так как в переполненном экипаже четыре дня провести очень нелегко, но Пен понимала: он просто не хотел, чтобы кто-то узнал о его слабости – боязни замкнутого пространства.

Пенелопа забралась в карету и устроилась на сиденье зеленого бархата, Габриэль последовал за ней. В отличие от повозки, доставившей их из Викеринг-плейс в Сомертон-Парк, карета Пен была предназначена для долгих поездок, снабженная широкими сиденьями и красивыми лампами – в целом интерьер напоминал маленькую уютную комнатку. Здесь были широкие окна, и Пенелопа раздвинула занавесь, пуская внутрь как можно больше света, чтобы облегчить положение своего спутника.

Но все же она чувствовала его напряжение. Он сидел скованно, почти неподвижно, и Пен заметила, как быстро и прерывисто вздымается от взволнованного дыхания его грудь. Когда карета тронулась, она нежно сказала: