Позже мне сказали, что та, вторая пара, занималась сексом два часа и к моему появлению уже сидела перед костром и нашей с Полом витриной часа три.
Мы вернулись в отель только к ужину. После той ночи Пол был другим. Обряд должен был восстановить любовь. Ну вот, он и восстановил. Только не к тебе.
Это был единственный раз, когда я сознательно принимала что-то психотропное.
Во время учебы я получила ответы на очень многие вопросы. Казино, скорость яхты и автомобиля, наркотики, секс, чревоугодие ― таким людям, как Пол, необходим этот адреналиновый приход. Компенсация. Или они не получают достаточно психо-эмоционального ресурса, или они боятся его потерять. Аюваску, я знаю, он точно больше никогда не делал.
Пол все еще продолжал ко мне ходить. Признавался в любви и баловал меня больше, чем во время наших отношений. Но, как я и сказала ранее, сначала мне это нравилось, потом раздражало, а сейчас это стало интересным проектом.
Человек с нарциссическим расстройством личности, такой как Пол, был идеальным ресурсом и подопытным кроликом для моего дипломного исследования. Он классический образец подобной психической патологии. Так как я его когда-то раньше очень любила, в некоторые моменты мне его было даже жалко. Растоптанный и отвергнутый мной, этот уже давно немолодой мужчина готов был ползать и делать все, что угодно, только бы получить мое прощение.
Я специально часто и как бы невзначай напоминала Полу о той субботе 7 мая, и о Перу, и о тех церковных подвалах. Наблюдала реакцию, помня его раболепный страх перед высшим судом. В психологии нарциссизма описана их навязчивая одержимость быть прощенными. После его ухода я все тщательно конспектировала.
Страх перед высшим наказанием рожден тем, что они боятся умереть во грехе своих поступков и пропасть, испариться, стать никем, исчезнуть с лица Земли, как будто никогда их и не было. Именно поэтому Пол в пятьдесят лет опомнился, что он отец своим детям, в пятьдесят пять срочно хотел дочку, чтобы заново, с чистого листа все начать. Перекрыть позор пустоты своей разгульной никчемной молодости.
Я видела, что глубоко в душе он знал, что моя сломанная шея и все вытекающее из этого – его вина. Именно поэтому он был готов носить меня на руках, часами делать мне массаж, одаривать подарками. Он стал вновь приносить мне мое любимое шампанское.
Я держала его на коротком поводке обещаниями возможного прощения.
«Я пока не готова тебя простить», – с насмешкой в душе, но с серьезным лицом троллила его я.
Он несся ко мне, как сумасшедший, пытаясь услужить. Удивленный моими успехами и прогрессом на терапии, он, видимо, понимал, что облажался. А я понимала, что после Аюваски ему было буквально жизненно необходимо меня раздавить в отместку. Но сначала получить прощение.
Как одна из лучших учениц нашего профессора, я уже знала, что все, что он говорит ― это ложь. Что у него огромный всепоглощающий страх небытия. Он существует в ужасе подвалов того собора в Перу.
Я изучала его. Я поняла, что моя женская интуиция всегда была права. Что с ним я жила лишь в иллюзии Лизиных мечтаний.
― Профессор, скажите, пожалуйста, что это за чувство такое, когда вроде все как надо, все правильно и со смыслом, но что-то тут, внутри, в груди скребет? ― спросила я, вспоминая мою поездку в Данию.
– Это вы про интуицию спрашиваете, Летта? Интуиция ― это процесс, который дает нам возможность познавать без логических и аналитических рассуждений. Сокращает разрыв между сознательной и бессознательной частями нашего разума, а также между инстинктом и интеллектом.
– Почему тогда люди не доверяют своей интуиции? ― спросила я.
– Лично я считаю, ― ответил профессор, ― что люди, которые не доверяют своей интуиции ― не доверяют себе. Наше недоверие своим инстинктам основано на тысячелетиях культурных предрассудков. Инстинкт и интуиция это орудие нашего выживания как вида.
– Но ведь мы не можем точно, на сто процентов знать, что то, что мы чувствуем, и есть правда.
– Нет, не можем, ― продолжил профессор. ― Мы также не можем судить, было это правильное чувство или нет, пока не станет уже или поздно, ― он указал на мое инвалидное кресло, ― или это уже не будет иметь значения. Скажите, Летта, если вы вспомните какой-то очень яркий момент вспышки вашей интуиции сейчас, зная все, что вы знаете сегодня, вы бы послушали ее?