5

Порой нам казалось, что стоит переехать из общежития — и посуда перестанет взрываться. Мама мечтала об этом, как и о том, чтобы я устроился на завод учеником, поэтому постоянно просила о помощи одного давнего соседа. Однако тогда многие заводы были закрыты, да и мне недоставало лет… Обнадёживающих вестей сосед нам не принёс.

Скрепя сердце мать с этим смирилась, теперь она задалась целью переехать в деревенскую глушь, отвезти меня в самый бедный уголок. Я очень обрадовался этому. Моя тётка по матери как раз работала на государственном хозяйстве в Гуйчжоу. Ещё несколько лет назад она говорила, что к переселенцам там относятся доброжелательно. К тому же мне хотелось быть как можно дальше от одноклассников и школы, отправиться в совершенно незнакомое место и начать жизнь заново.

Подошла к концу наша жизнь в Чанше. Старший брат взял отгул, чтобы помочь нам с отъездом. Он очень хорошо учился, вполне мог поступить в университет смешанного типа: половину времени работать в поле, половину учиться. Лицо его было чёрным от загара, а руки загрубели от мозолей. Он помог матери распродать практически всю мебель, включая плетёное кресло отца. Заброшенное, оно обветшало: выцветшая краска, деформированный каркас, обмотанные старыми тряпками ручки — всё выглядело очень потрёпанным. Кресло упрямо скрипнуло, как прежде, слегка удивив барахольщика. Брат сказал, что скорее всего прутья когда-то придавило, теперь они встали на место. Только после этого хозяин с неохотой взял и внёс кресло в торговое помещение, бросив его посреди совершенно чужого старья: неведомо откуда взявшихся платяных шкафов, туалетных столиков, письменных столов и столов для игры в маджонг, сундуков, переносных сидений, наваленных грудой подставок. Эту разномастную свору сиротливых отщепенцев придавило наглое и высокомерное кресло тайши[23]. Хотя теперь уже некому будет прислушиваться к его скрипу. В последний раз я обернулся, обдумывая эту мысль.

Брат посадил нас на поезд, втиснув рядом свёрнутое одеяло и огромный несуразный сундук. Это был самый дешёвый ночной рейс в теплушке. Вагон был доверху наполнен суетой и громкими голосами крестьян, запахом вони от свиней и овец. Вместо туалета в углу вагона стояло простое ведро. Брат боялся, что мы не сможем пробиться в этой давке, поэтому неожиданно решил проводить нас до перевалочного пункта Хуайхуа на границе провинции Хунань. Мы сошли там посреди глубокой ночи, поели лапши, и мама велела брату возвращаться. Не отрывая взгляда от бездонно-чёрного неба, брат сказал, что проводит нас до Цяньдуна. Все молча сели в поезд, слушая в темноте, как стучат колёса. Мы с братом прижались друг к другу, крепко обнявшись. Осознание постепенно надвигающейся разлуки давило, как тяжёлый груз, на сердце. Раньше мы с братом спали на одной кровати. Частенько, лёжа под одеялом, я что-то потихоньку жевал, слушал его рассказы или смеялся над его шутками. Но этой ночью всё было по-другому. У нас состоялся серьёзный разговор. Ещё сам не ставший взрослым, старший брат дал мне наказ хотя бы самостоятельно выучить точные науки по программе старшей школы. Напоминал, что во время работы под палящим солнцем нужно носить соломенную шляпу, а во время купаний в реке — быть осторожным, так как ноги может свести судорогой. Я накрепко запомнил его слова.

Я чувствовал его крепкие и надёжные плечи. А со спины он очень напоминал мне отца, был чем-то вроде его уменьшенной копии, от чего в глазах у меня щипало.

Мы с мамой пересели в машину, всё больше отдаляясь от дома. Очередная пересадка — и наш прежний дом растаял в прошлом. Это была моя первая дальняя поездка. Пока мои одноклассники в красных нарукавниках мчались в Пекин, Шанхай и другие большие города, воспользовавшись возможностью бесплатных путешествий в период «большого воссоединения сил», я бежал в деревню. Ощущение того, что я не хуже их, вселяло в меня совершенно необыкновенное чувство радости и гордости. Взором философа я смотрел на то, как водитель поднимается по дороге меж горных хребтов, встающих один за другим. Словно художник, любовался волнами густой зелени, то вздымающимися, то опадающими за окном машины. Земли становились пустыннее. Вобрав в себя силу гор и мощь рек, я окидывал величественным и решительным взглядом подмостки, на которых мне предстояло показать себя во всей красе и великолепии.

Временами зелёная волна захлёстывала нас, от чего в салоне машины тотчас становилось темно. Вдоль дороги высились скалы, окрашенные в багровый. Неприступные, таящие в себе неведомую опасность, они вселяли в пассажиров тревожный трепет. Могучая сила горообразовательных процессов, происходивших здесь миллионы лет назад, была просеяна ситом бесчисленных эпох, и теперь в воцарившемся навечно безмолвии остались лишь эти кровавые раны. Очертания окруживших нас гор являли собой мрачное доказательство последней битвы — отчаянной попытки одолеть время.

Впереди забрезжил свет, а значит, машина выбралась из очередного ущелья. Салон наполнился туманом. На волосах и усах пассажиров нависли капли воды. Можно было видеть, как с вершины напротив спускаются облака, заполняя горную долину, неспешно обволакивая горный хребет. Я был несказанно рад тому, что вырвался из города, что скрылся от настороженных и задумчивых дядечек и тётечек. Я избавился от восторженных возгласов и рыданий своих одноклассников, обращённых к громкоговорителям. Сбежал от соседей, которые каждое утро бежали вымыть свой ночной горшок и каждый вечер устраивались на своих постелях вдоль дороги, дыша свежим воздухом, напоминая солёную рыбу, уложенную для просушки. Наконец-то мне удалось скрыться от засиженных мухами уличных прилавков, злющих швейцаров, стоящих перед входом в гостиницу, от пропахших формалином больничных коридоров и вечно закрытого окна напротив нашего дома. На радостях я стал напевать себе под нос одну молодёжную песню о горе Тайшань, костре и посевных работах. Эту песню пела мне мамина младшая сестра. Вдохновившись ею, она покинула отчий дом.

Людей попадалось мало. Порой у самых колёс виднелся край отвесной скалы. Один раз вдалеке, на той стороне пропасти мы рассмотрели чёрный деревянный домик, рядом с которым маячила крошечная красная точка. Возможно, это была женщина, одетая в красное. Пассажиры обрадовались этому зрелищу — всё-таки мир людей был рядом.

Впереди мелькнула тень. Это был олень-мунтжак.

— Раздави его!

— Дави насмерть!

Пассажиры кровожадно загомонили. В общем гвалте явственно слышалась чужая незнакомая речь.

Машина брала новых и новых пассажиров, говоры становились всё менее понятными, и вскоре мы добрались до цели — фермы на границе провинции Гуйчжоу. Дорога, можно сказать, прошла хорошо. В пути маму стошнило только один раз, и полицейский дал ей таблетку. Несмотря ни на что, настроение у неё было замечательное. Она даже не вспоминала о еде и воде.

На пороге нас ждала мамина младшая сестра, лицо её было смугло-жёлтым, а па глазах блестели слёзы. Она выглядела напряжённой и взволнованной. Не успели мы поздороваться, как она поманила маму за собой для какого-то разговора. Мне даже не удалось толком разглядеть её. Предоставленный сам себе, я немного поиграл с чёрной собакой. Она сидела под карнизом. Я поделился с ней недоеденной в дороге высохшей булочкой маньтоу[24]. После по указанию тётки я вместе с двумя незнакомыми девушками отправился полоть редьку. Во время работы никто со мной не говорил. Обе девушки с обеспокоенным видом сидели на корточках на своей стороне грядки и вполголоса щебетали о своём. Сквозь густой туман и изморось я мог разглядеть только два круглых зада, выпиравших из-под кусков белой синтетической плёнки, служащей им защитой от дождя. В тот момент, когда, полный энтузиазма и распирающего меня чувства гордости, я был проникнут глубоким смыслом первой работы, лишь эти два широких круглых зада были обращены на меня. Назад я пришёл, по локоть перемазанный глиной и очень довольный. Когда я искал мыло, чтобы помыть руки, послышался мамин голос:

— Мой быстрее! Пока не стемнело, мы должны вернуться.