Пусть даже его тело постаралось оставить своё продолжение в мире, например, потрудилось отдать глаза сыну, подбородок — дочери, форму носа или некрасивые короткие ноги — внучке. Но ведь в процессе передачи от поколения к поколению эти характерные признаки постепенно исчезнут, полностью растворятся в людском море, не пережив воспоминаний о своём первоисточнике. Когда моя племянница располнела от шоколада, её особый «дедушкин» изгиб подбородка мгновенно исчез. На земле существует бессчётное множество шоколадных фабрик, сколько же наследственных черт хоронят они изо дня в день!

…Нашу семью неотступно преследовали паранормальные явления. С того дня, когда раскололась та самая голубая отцовская пиала, в доме постоянно билась без причины посуда. Было похоже, что в кухонном шкафу из раза в раз втайне от всех распускались цветы, а после осыпались множеством осколков, тем самым празднуя день рождения матери или поздравляя меня с успешным возвращением из дальней поездки.

Это действительно отдавало мистикой. После моего переезда на Хайнань диапазон ударной силы увеличился, от кухни распространившись по всей квартире: лампочки, зеркало, оконные стекла, термос и другие предметы взрывались по неведомой причине, оставляя замысловатые трещины или блестящие осколки. Особенно это касалось лампочек. Иногда купишь десяток, а запас полностью сходит на нет за пару месяцев. Некоторые утверждали, будто лампочки бракованные или всему виной скачки напряжения. Но эти доводы были очень сомнительными. Почему соседи почти не покупали лампочек? А какая связь может быть между трещинами на зеркале в форме хризантемы и напряжением в электрической сети? Спустя время мы свыклись с неизбежностью и постоянством этих взрывов, перестали воспринимать их как нечто необыкновенное. Порой, подметая пол и не обнаруживая осколков, мама изумлённо спрашивала:

— Ого! Как же в этом месяце обошлось без потрясений?

Мать постарела. У неё больше не было сил подбивать подошвы к башмакам. С другой стороны, у всех её детей появилась постоянная работа, поэтому не нужно было мастерить обувь. Так как с отца сняли обвинения, государство каждый год выплачивало ей пособие. Но она всё ещё не могла понять, как обращаться с деньгами.

Выходя на улицу, она надевала поношенные туфли, сделанные из старых лоскутов.

Я говорил ей, что в шкафу есть новая обувь. Ведь она походила на нищенку, давая людям повод думать, что мы, её дети, никак не заботимся о ней, жестоко обращаемся со старушкой.

С подчёркнутым вниманием слушая мои доводы, она энергично, с глубоким пониманием смысла сказанного кивала, но стоило отвернуться, как она с невероятной скоростью облачалась в старые туфли и с триумфальным видом выходила из дома.

Иногда она открыто выражала протест. Капризно кривила рот: «А мне нравится эта пара обуви. Та, что покупаете вы, жмёт, аж искры из глаз. Вам не понять!» На самом деле все туфли мама покупала лично и, примеряя, нахваливала…

Мать болезненно относилась к любым покупкам, кроме соли и риса, непрестанно попрекая невесток за расточительство, даже если было очевидно, что это дело рук её сыновей. Особенно это касалось бытовой техники со множеством кнопок или надписями на иностранном языке, к которым она затаила вражду. Спустя несколько лет после того, как в доме появился цветной телевизор, она продолжала брезгливо зажимать нос, приговаривая, что он ни в какое сравнение не идёт с чёрно-белым. Вид красной крови на экране был слишком пугающим, а актрисы — неприлично уродливыми. Она без всяких оснований прибавляла им по два-три десятка лет, ущемляя, как правило, самых симпатичных. Охая, наблюдала за тем, как эти «старушки» демонстрируют своё профессиональное мастерство.

Мама постоянно оставляла дверцу холодильника открытой. После того как в доме установили газовую плиту, она не раз забывала завернуть вентиль, так что газ успевал заполнить всю гостиную.

Мать оправдывалась, что огонь на плите погас и про вентиль она забыла, либо бормотала: «Пустяки это. Пустяки». Собравшись прогуляться до школы, где работал старший брат, или отправляясь на большой продуктовый рынок за овощами, она опасливо озиралась, выходя из дома, готовая в любую секунду принять меры предосторожности. Заметив, что кто-то из нас решил вызвать для неё велорикшу, она мгновенно пускалась наутёк, словно к ней посылали не водителя, а убийцу. Мама, которой вот-вот должно было исполниться семьдесят лет, бежала мелкой рысью, раскачиваясь на бегу всем телом. Откуда у неё бралась такая юношеская прыть?

— Этим водителям лишь бы обокрасть! А сколько среди них всяких чудиков? — возмущалась она.

Однажды я был свидетелем тому, как вместо одного юаня мать неохотно протянула водителю восемь мао в качестве платы за проезд. Причиной тому было подорожание капусты в тот день. Водитель не знал, смеяться ему или негодовать.

Единственной вещью, которую мать всегда просила ей купить, была обувь. Иногда её заботила мысль о покупке резиновой обуви. Иногда она мечтала о ватных туфлях. А иногда просила обувь с носком из тёмного вельвета. Наверное, позабыв о двух парах резиновых ботинок, мать, насупив брови, спрашивала: «Что же надеть в эту дождливую погоду?» Я напоминал ей поискать под кроватью или в платяном шкафу совершенно новые ботинки, с чем она тут же бурно соглашалась, сетуя, что память стала совсем никудышной. Когда я собирался в командировку, мать пыталась всучить мне несколько монет: «Когда доедешь до Гуанчжоу, ничего мне не покупай, кроме вот этих вот вельветовых туфель без застёжки. Говорят, что такие продаются только в Гуанчжоу. К тому же они недорогие. Одна пара стоит два с небольшим юаня».

Она не догадывалась, что цена на эти туфли значительно выросла, и не раз, и что эти туфли можно было найти в большинстве местных обувных магазинов, а самое главное, что в её ящике лежали такие же.

Однажды летним днём мать решила заняться маринадами. Кадки по обыкновению взрывались без причины: чеснок, редька и другие овощи разлетались по всему полу, а рассол, растекаясь, белёсой струйкой просачивался на лестницу. Потеряв равновесие, мать упала, получив ушиб тазобедренного сустава. Поскольку она не могла выходить на улицу, чтобы занять и отвлечь её, я нашёл несколько печатных изданий, среди которых была «Летопись округа Лишуй», посвящённая её малой родине. Превыше всего она ставила роман «Речные заводи»[20], восторженно дивилась героизму У Суна или Лу Чжишэня. Что касается других книг, она могла просидеть полдня, почтительно держа любую из них в руках, но, внимательно приглядевшись, можно было заметить, что она не перевернула ни одной страницы, да и глаза её уже закрылись.

Как-то раз я сам пролистал «Летопись округа Лишуй» и наткнулся на рассказ об одном удивительном событии. При Цинской династии, во времена императоров Цяньлуна и Цзяцина[21], на отроге горы Хуншань в уезде Ли произошло народное восстание: все местные жители как один потеряли рассудок. Всклокоченные, они бешено метались из стороны в сторону; полностью обнажённые мужчины и женщины танцевали, провозглашая себя императорами или членами императорской семьи, что вошло в анналы неофициальной истории как «помешательство целой деревни». Тогда император приказал губернатору провинции Хугуан отправиться с войском и подавить восстание, со всей строгостью наказав мятежников. Взобравшись по горному кряжу, им удалось захватить Хуншань. Четырнадцать предводителей были казнены, а остальным более чем шестистам преступникам, потерявшим рассудок, в назидание другим было приказано отрубить ступни. Я был потрясён! Больше шестисот пар окровавленных человеческих стоп. Если их грудой сложить друг на друга, получится ещё одна гора — залитая кровью. Я отыскал на карте Хуншань. Оказалось, он находился на расстоянии не более ста ли[22] от места, где я родился. Мне ужасно захотелось узнать, не было ли моих предков среди мужчин, которым отрубили стопы. Может статься, необычная страсть матери к обуви досталась ей по наследству от людей, чьи ноги когда-то отсекли большим мечом дадао?

Возможно, обувь превратилась в предмет драгоценный и почитаемый после того, как наличие стоп стало редкостью?

Я спросил маму, известно ли ей об этих событиях. Она покачала головой: «Небылица. Никогда такого не было».