– Каждый такой миг стоит целой жизни...

Однако скоро он засомневался в правильности своего вывода.

«Нет, – возразил он сам себе, – человек живет не событиями внешнего мира, а волнениями души... Главное – душа, вне души нет и не может быть никакой жизни. Вне души – пустота!.. Если бы душа вдруг перестала существовать, человек бы не ощущал себя живущим...»

По двору в обнимку прошли два солдата. Мысли Апостола отвлеклись в сторону, но потом вновь вернулись в прежнее русло.

«И все же чаще всего именно внешние события и волнуют нам душу... Одно без другого существовать не может... Это звенья одной цепи, хотя каждое воспринимает себя как независимое целое... И только бог...»

Дважды щелкнул, повернувшись в замке, ключ. На пороге появились солдат с подносом и сухопарый фельдфебель; солдат поставил поднос на стол и тут же вышел, а фельдфебель, задержавшись возле двери, сказал:

– Господин поручик, вам принесли и кофе, и чай, что захотите...

Апостол сидел на кровати, поджав под нее ноги. Он лениво взглянул на поднос и вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Неторопливо поднялся, подошел к столу и с удовольствием отхлебнул горячего чая. Есть ему не хотелось, всем его существом завладела апатия. Все ему сделалось безразлично; отстраненно и равнодушно подумал он, что заперли его, как собаку в конуре, и держат под замком, как преступника... Он лег на кровать лицом вверх и закрыл глаза. Так, ни о чем не думая, пролежал он бесконечно долго, он и сам не мог определить сколько. Когда он открыл глаза и посмотрел на часы, стрелки показывали одиннадцать.

«Господи боже, почему же так медленно тянется время? – подумал он. – Я здесь всего час... всего один час... Если так и дальше пойдет, мне не выдержать, я сойду с ума...»

Он встал, прошелся по комнате, будто собирался движением ускорить ход времени. Ни одна мысль не удерживалась в мозгу, а откуда-то исподволь угрожающей волной накатывала тревога – и росла, росла, росла... Цепенящее чудище вползало в его душу – физический, неисповедимый, животный страх смерти, страх за свою жизнь... Охваченный жутью, Болога кинулся к двери и застыл как в столбняке, не зная, что делать дальше; перед глазами смутным видением, становясь все ясней и четче, возникала одинокая корявая зловещая ветка дерева; она надвигалась, словно собирающаяся схватить его неведомая рука... Болога готов был закричать, оттолкнуть ее от себя, отскочить в сторону, но ноги точно приросли к полу... Невероятным усилием ему наконец удалось сдвинуться с места, и он заметался по комнате. Это его несколько успокоило, привело в себя... Но страх еще гнездился в глубинах души, отзываясь глухим беспокойством. Чтобы окончательно привести мысли в порядок, Болога сделал еще одно усилие и, заложив руки за спину, несколько раз прошелся по комнате... Нужно было найти какой-нибудь убедительный довод против обвинений претора...

«Даже самому смелому, самому мужественному человеку случается хоть на минуту растеряться и испугаться, – рассуждал он. – Каждому, кто бывал на фронте и сталкивался лицом к лицу со смертью, это ведомо. Но разве минута слабости превращает сильного духом человека в труса? Вот и мой поступок, что он по сравнению со всей моей жизнью, – миг, не больше, минутная слабость. Три года день за нем я честно и доблестно сражался, так неужели одним этим поступком я мог перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь? Как бы претор ни старался очернить меня, ему это не удастся...»

Апостолу стало немного легче. Желание жить подсказывало ему все новые и новые доводы... Конечно, теперь он заживет совсем по-иному, без иллюзий и химер, основываясь только на реальности. Все его метания происходили от засевшего в душе больного корня, надо вырвать этот корень, очистить от него душу Надо смотреть на жизнь трезво и принимать ее такой, какая она есть, со всеми ее недостатками и несуразностями, не вступая с ной в бессмысленную борьбу.

«Теперь все зависит от решения членов трибунала, – внезапно перескочил он с одной мысли на другую. – И, разумеется, от защитника... Кстати, кто мой защитник?.. Ах, да, Клапка!.. Он сам вызвался!.. И претору уже известно... Первым его вопросом было, кто будет у меня защитником, я и сказал...»

Клапка!.. Да разве Клапка годится для такой роли? Конечно, лучше бы на его месте был кто-нибудь другой. Тут нужен человек с большим весом, пользующийся авторитетом среди офицеров... А Клапка! Как бы он окончательно не завалил дело, вместо того чтобы спасти... Клапка!.. Это он своим рассказом про лес повешенных растревожил Бологе душу, отравил ее ядом сомнения... Жизнь похожа на шаткую доску, то взлетаешь под облака, то проваливаешься в тартарары. Человеку приходится всю жизнь балансировать на этой доске, чтобы удержаться на весу, а уж если скатываешься, ничто тебя не спасает...

«Я всегда доверялся словам, а что такое слова? Ничто, пустота...»

Вдруг он подумал об Илоне, и по сердцу разлилось живительное тепло, оно растекалось по всему телу так, как разливается свет по утреннему небосклону. Любовь наполняла его живой силой, потихоньку возвращала к жизни. Сияя от счастья, он радостно прошептал:

«Только любовь не знает предела... Только любовь приближает нас к богу, к вечности, к блаженству...»

На некоторое время он обрел спокойствие. Так спокоен метавшийся в бурном потоке листок, выплывая на гладкую, безмятежную поверхность воды...

Но вдруг беспокойство опять овладело им, он опять зашагал но комнате, прислушиваясь к собственным шагам, отдававшимся с такой гулкостью в ушах, как отдается гулом ход маятника в футляре стенных часов... Боль тысячами игл пронизывала разгоряченный мозг. Апостол остановился. Боль сразу улеглась, но беспокойство все еще шевелилось в израненной душе.

«Я просто потерял контроль над собой, – с горечью признался Апостол. – Рассудок, всегда казавшийся мне надежной и твердой опорой, подвел меня, забарахлил, как мотор, в карбюратор которого попал песок. Лучше лечь и уснуть... Предаться воле случая: как будет, так будет!»