Время Ярослава Всеволодовича и Александра Ярославича – сложный период заката суздальской силы и славы, распада Суздальщины на самостоятельные части. Ярослав, вернувшись в разоренный Владимир, не только восстанавливает город, очищая его от трупов и отстраивая церкви, но стремится вернуть и установившееся до него значение своего стола. В следующем (1239) году он обороняет Смоленск от Литвы и водворяет там Мстиславича Всеволода. Теснимый Орденом Новгород находит в нем опору. Там княжит Александр, победитель шведов и рыцарей. Но в 1239 г. татары напомнили о себе новым набегом и большим полоном. В 1243 г. пришлось ехать в Сарай, а сына Константина отпустить к великому хану, а в 1245 г. самому отправиться на берега Амура к хану Угедею. По дороге Ярослав скончался; летопись сохранила темные слухи о большом «истомлении» его в Орде из-за доносов на него хану какого-то Федора Яруновича и о «нужной» его смерти. Ярослав оставил распоряжение на случай смерти, по-видимому, «приказав» сыновей своих брату Святославу. «Святослав, – говорят летописи, – сын Всеволожь, седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, якоже бе им отець урядил Ярослав»[77].
Восстановить это наделение Ярославичей не представляется возможным, т. к. отношения не замедлили запутаться. Ярославичи не примирились с переходом старейшинства и [города] Владимира к Святославу. Старшие, Александр и Андрей, поехали в Орду, оттуда посланы в 1247 г. к «Кановичам» – наследникам великого ханства – и вернулись только через год с лишним. А пока четвертый Ярославич, Михаил, прозвищем Хоробрит, которого некоторые [летописные] тексты в известии о его смерти называют Московским (Новг[ородская] IV и Тверская), согнал дядю с Владимира, но погиб в том же году в битве с Литвой на Протве[78]. А в Орде тем временем состоялось решение хана: Александр получает «Киев и всю русскую землю», а Андрей княжение Владимирское. Князьям, видимо, пришлось снова сгонять дядю Святослава с Владимира. Приехали они, видимо, вместе, и на погребении двух князей, скончавшихся во Владимире (Владимира Константиновича углицкого и Василия Всеволодовича ярославского) первую роль, по летописным текстам, играет Александр. Тут был, видимо, съезд князей, на котором решены передача Углича князьям ростовским и сохранение Ярославля за Марьей Васильевной, которую потом выдали замуж за смоленского князя Федора Ростиславича. Александр затем уехал в Новгород, Андрей сел во Владимире. Дяде их Святославу пришлось удовольствоваться Юрьевом-Польским.
По всей видимости, перед нами любопытный момент политики Александра, может быть, связанный и с политикой ханской – иметь великого князя подручника для всей Руси. Но прошло года два – Андрея постигает ханская опала. Известия так отрывочны, что трудно их связать в одно понятное целое. В 1250 г. Андрей женился на дочери Даниила Романовича галицкого. Это годы, когда Даниил «держаше рать с Куремсою». С юга перед тем приехал митрополит Кирилл и от Андрея поехал к Александру в Новгород. Описывая момент, когда Андрею пришлось бежать от татар, летописи передают, что он «здума… с своими бояры бегати, нежели цесарем служити»[79]. Позволяют ли эти намеки предположить, что шли в начале 50-х гг. XIII в. сношения с югом, подготовка попытки подняться против татар? Если да, то Александр к ней не пристал. В 1252 г. он был в Орде, когда хан послал Неврюя на Андрея (ср.: в 1253 г. Куремса начинает наступление на Даниила, завершенное Бурундаем). Это нашествие Никоновский свод, а затем историки XVIII и XIX вв. поставили на счет Александру. Домысел возможный в том смысле, что Александр поехал в Орду, видимо, для предотвращения чуемой грозы и отделился от брата перед ханом, – но только домысел. Андрей бежал в Колывань и за море, к шведам; на Руси пошли даже слухи, что там он и погиб. Великое княжение и старейшинство во всей братьи получил Александр и занял Владимир.
Как вассал ордынский, Александр стал проводником установления татарского владычества в Северо-Восточной Руси. Волнения только начинались бегством Андрея. В 1254 г. бежал другой брат, Ярослав тверской, в Новгородскую землю: новгородцы держали его в Ладоге и Пскове. В самый Новгород Александр посадил сына Василия; в 1255 г. новгородцы его согнали и посадили Ярослава, но Александр восстановил сына и продолжал защиту северо-западной окраины от шведов и финнов. Однако и Василий Александрович пристал к противникам отцовской татарской политики. В 1257 г., когда Александр прибыл в Новгород с татарскими послами проводить перепись и установление дани, «Василий побеже» от отца в Псков. Но Александр «выгна сына своего» из Пскова и «посла в Низ», а «дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел», а в Новгород посадил сына Дмитрия[80]. Все эти отношения Александра к Андрею, Ярославу, Василию не борьба междукняжеская, владельческая, а черта его татарской политики. Такое заключение представляется мне более соответствующим текстам летописных известий и, главное, подтверждается дальнейшими отношениями к братьям. Андрей вернулся на Русь в 1256 г., получил от брата Нижний Новгород и Городец, а потом, когда удалось дарами примирить с ним хана, и Суздаль, где он умер и погребен (1264 г.). Ярослав вернулся в Тверь и далее действует всюду вместе с Александром, ходит от него в походы. Брат Василий сидит в своей Костроме, Константин – в Галиче Мерянском. Вероятно, такое распределение сыновей по волостям – дело ряда Ярослава Всеволодича, исполненного в 1247 г. Святославом.
Сам Александр (ум. в 1263 г.) оставил четырех сыновей: Василия, Дмитрия, Андрея и Даниила. О судьбе опального Василия мы ничего не знаем: только Воскресенский свод отметил его кончину под 1271 г. Дмитрий при отце княжил в Новгороде, но изгнан оттуда при первой вести о кончине последнего и возвращается в отчинный свой Переяславль. Андрей и Даниил были малолетними, и вопрос об их княжом наделении возник позднее. О Переяславле речь уже была: его вотчинная принадлежность определилась еще при Ярославе и Александре, сохранявших его как свой княжой город и на великом княжении: явление, характерное и для киевских князей последнего периода киевского старейшинства.
В этом месте моего изложения естественно бы поставить вопрос о княжествах Суздальском и Тверском как выделившихся в вотчинное владение особых линий при и после Александра. Но предпочитаю сперва покончить с великим княжеством Владимирским, чтобы не дробить вопроса о местных великокняжествах Северо-Восточной Руси.
Александровичи были слишком юны, чтобы стать за признание Владимира своей отчиной против таких дядей, как Ярослав тверской и Василий костромской. Старший из них, Василий, вероятно, устранен отцовской опалой: иначе не знаю, как объяснить его исчезновение с поля действий княжеских; вероятно, он и княжения не имел никакого. А при известии об удалении Дмитрия со стола новгородского летописи отмечают: «зане князь еще мал бяше»[81]. Ярослав отправился в Орду и вывез себе ярлык на великое княжение. Существенно отметить одну черту этого великого княжения Владимирского. Александр Невский, укрепив власть свою в Новгороде, по отношению к которому он выступил, как и в Суздальщине, органом ханской власти, установил связь стола новгородского с великокняжеским и держал в своих руках новгородскую политику через сыновей. Старший втянут в местную жизнь новгородскую и понес кару с думцами своими. Это усиление княжеской власти в Новгороде, опиравшееся, по-видимому, на интересы значительной партии «больших» бояр новгородских, вызывало ропот свободолюбивой общины. Ярославу удалось сесть на столе новгородском только в 1266 г. (а сына Святослава посадить в Пскове) после долгих переговоров с новгородцами. Они требовали обещания отступиться от того насилия, что деял в Новгороде князь Александр, а держать Новгород по старине, как было при их отце и деде. По существу Ярослав принял условия в несколько измененной редакции. Своими силами и татарской помощью защищал он Новгород, но стремление править по-своему вызвало новый разрыв в 1270 г. Этот разрыв кончился миром снова «на всей воле Новгородской», и то при посредничестве митрополита Кирилла. Ярослав снова, в присутствии татарских послов, сел на столе новгородском. Через год, в 1271 г., он умер и похоронен в Твери. Тверь перешла к его потомкам-вотчичам, а великое княжение Владимирское занял Василий костромской, брат его. Но в Новгороде ему не сразу удалось утвердиться. Соперником выступил Дмитрий Александрович – «и сташа обои послы на Ярославли дворе», новгородцы же «яшася по Дмитрия»[82]. Василий при Ярославе выступал защитником новгородцев, хлопотал за них в Орде, отклонил от брата татарскую помощь и тем помог новгородцам заключить с Ярославом договор на всей их воле. Став великим князем, он меняет тон, идет по следам других князей владимирских в наступление на новгородские вольности, а новгородцы ищут опоры в племяннике его, Дмитрии переяславском. Захват Торжка и волостей новгородских (Волок, Бежецк, Вологда), голод и дороговизна заставили новгородцев смириться.
В 1276 г. Дмитрий беспрепятственно занял и Владимирское, и Новгородское княжения, деятельно продолжал работу предшественников по защите и укреплению западной окраины, построил город Корелу. Но к 1281 г. опять назрел разрыв с крепнущей властью князя. Поднялось против него и движение младших князей, сплотившихся вокруг его брата Андрея, который сумел добыть на Дмитрия и ярлык ханский, ему, Андрею, отдававший великое княжение. Началась разорительная и суетливая борьба, в которую Андрей ввел ордынцев, а Дмитрий ногайцев, младшие князья держали сторону Андрея, а Новгород был бы главной опорой для победителя, если бы мог сойти на роль орудия княжеской политики. Самостоятельность Новгорода и грабеж татар, не щадивших своих же союзников, заставили князей помириться. Дмитрий, вернув себе великое княжение, продолжает, однако, попытки держать князей под рукою своею, претендует на действительность разлагавшегося великокняжеского старейшинства. Михаил тверской «не восхоте поклониться великому князю Дмитрию», – но был принужден к миру. Но в 90-х гг. XIII в. князья с Андреем снова поднялись на Дмитрия, который потерял великое княжение, скитался беглецом и умер в 1294 г., пробираясь из Пскова в свой сожженный противниками Переяславль.
Это – агония Суздальщины, агония великого княжения Владимирского как реальной политической силы. Она вызвана упадком интересов, питавших потребность объединения, усилением татарской власти, с одной – и новгородской вольности, с другой стороны. Оба эти явления вырывали из-под ног у владимирских князей почву для усиления своей власти и ее оправдания широкой политикой, которая была бы делом всей Северной Руси. По смерти Дмитрия Андрей занял великокняжеский стол владимирский. На следующий год против него – Тверь, Москва и Переяславль. Пскову и Новгороду он помогать не в силах. Они сами ведут свою оборону. Вопрос о Переяславле решен по смерти Ивана Дмитриевича на княжеском съезде при участии Андрея, но против него. Великое княжение Андрея (ум. в 1304 г.) – тень, и очень бледная, того, что было и ушло в прошлое. Начиналась борьба Москвы и Твери за владимирское наследство. Единственный сын Дмитрия – скромный вотчич переяславский. А территория, оставшаяся при стольном великокняжеском Владимире, не став ничьей сепаратной вотчиной, урезанная и незначительная, как res nullius, – предмет вотчинных захватов и примыслов, судьба которого, впрочем, [находится] в тесной связи со спорами о выдохшемся, но еще идейно ценном титуле великого князя владимирского.
Глава IV
Областные великие княжения удельного периода
Борьба центростремительных и центробежных сил и интересов одинакова по всей Руси и дает сходные результаты, хотя и с решительными отличиями по условиям. Борьба старейшинства (единства распоряжения силами и средствами страны) и вотчинной «опричины» (стремление к независимости и полноте местной власти в формах землевладельческо-вотчинного владения) и их синтез – в территориальной власти патримониальной монархии – наполняет политическую историю и киевской, и удельной Руси, но, по мере «распада», арена ее развития быстро сужается. С падением Киева идет возвышение силы и влияния окраинных областей, живущих местными интересами. На юге Галицко-Волынское княжество, потеряв связи с северо-востоком, изнемогает в борьбе за объединение юго-запада. На северо-западе белорусские области постепенно сплачиваются с землями литовскими в Великое княжество Литовское. Черниговщина рассыпается в XIII в. на вотчинные атомы, частью стянутые к Брянску, затем к Смоленску, чтобы войти, наконец, в политическую систему Литовскую. В этих областях исторический процесс быстро мельчает, и более широкие отношения возрождаются лишь в постепенном внутреннем росте народной культурной особности, слагающейся в культурно-исторические типы украинской и белорусской народностей.
Иначе сложились судьбы севера. Тут также идет процесс распада, дробления, но развивается он позднее, чем на юге. До татарского нашествия политический быт северной Руси держит форму строя двух систем: системы Новгородской и Ростово-Суздальской. Господин Великий Новгород с обширными волостями и великое княжение Владимирское во главе Суздальщины тесно связаны между собой. Раскинувшись на транзитных путях из Северной Европы в Азию, от Балтики в Поволжье и к Уралу, они тесно сплетены историческими судьбами и в пору дотатарскую, и позднее, в XIII в., когда и высший политический титул севера отливается летописными текстами в формулу великого княжения Владимирского и Великого Новгорода, а занятие стола новгородского так тесно связано с положением великого княжения Владимирского, что приобретение одного без другого расшатывает, а утверждение на обоих укрепляет всю его позицию.
Несмотря на сильные внутренние раздоры, Ростово-Суздальская система сохраняет единство до гибели Юрия Всеволодовича на [р.] Сити. Падение Киева, замкнутость Галицко-Волынского княжества в делах южных обеспечивают князьям владимирским свободу от соперников в Новгороде, сильное влияние на Смоленск, покорность князей муромских и рязанских. Во внутреннем строе Суздальщина хранит старые формы – братство князей под старейшинством одного из них, их одиначество в делах внешних, в борьбе с финнами и болгарами или в поддержке преобладания над Новгородом. Сильное развитие боярства в духе отношений, какие в ту же пору наблюдаем, например, в Галиче, сломлено Всеволодом Юрьевичем, чтобы снова сказаться позднее, в ходе событий XIV–XV вв. В сущности, только хмара татарской силы, нависшая над русским северо-востоком, окончательно сломила эту старую жизнь Суздальщины, усилив и ускорив процесс ее внутреннего распада. Засорились пути поволжского торга, остановилось на столетие колонизационное движение и боевое наступление великорусской народности на восток.
В этом процессе вотчинного распада характерно вырождение княжого владения до уровня привилегированного землевладения, если только те или другие княжества (как Переяславль, Углич, Юрьев-Польский) не перейдут рано в руки более сильные, великокняжеские. Так, и Стародубье, и Белозерье быстро рассыпались на вотчинные атомы, приближая свое княжое владение к типу землевладения так называемых княжат позднейшего времени. Обычно-правовая основа этого вотчинного дробления столь же стара, как сама история князей Рюрикова рода: это крайнее развитие тех начал семейно-вотчинного княжого владения, с которыми встречаемся на первых же страницах русской истории, освобожденных от ограничения политической потребностью объединения сил, создавшей на время реальное значение «одиначества» и «старейшинства». Чистый, если можно так выразиться, тип вотчинного княжения, не входящего в большие политические комплексы или, по меньшей мере, слабо и внешне с ними связанного, можно искать, прежде всего, среди этих княжений в те недолгие промежутки, когда распались уже [более крупные] княжения, коих они часть составляли, но не совершилось еще их подчинение растущей Москве. Для большинства [из н]их такого промежутка вовсе нет, для многих – нет источников со сведениями об их судьбе и состоянии. А вотчинные княжения под московской властью – уже осложненное новыми условиями явление, черта скорее социального, чем политического быта Северо-Восточной Руси. Это положение вопроса крайне затрудняет точную оценку того утвердившегося в нашей историографии мнения, что для «вотчинных княжений» характерно так называемое «смешение государственного права с частным, гражданским» и что на них распространяются основные формы частно-правового распоряжения имуществом: продажа, передача по завещанию, отдача в приданое. Роль некоторых актов такого типа в технике московских «примыслов» может, скорее, представиться новообразованием, искусственно созданным московской силой, а древнейшие примеры, как передача Переяславля Москве или Ярославля Федору Ростиславичу (вместе с рукой ярославской княжны), имеют форму «дачи» города князю великим князем на съезде князей, притом в Переяславле не без участия жителей; т. е. формы [эти] старые, известные и из киевского периода.
Все это лишает меня возможности настаивать на «частно-правовом» характере княжого владения XIII–XIV вв. как сколько-нибудь сложившегося явления истории русского права, если только не видеть «частноправности» во всяком династическо-владельческом праве и тем более в самом принципе раздела отчины между князьями-наследниками. В этом смысле, конечно, все династическое право княжого дома в древней Руси построено на аналогии с семейно-наследственным правом населения. Но центр вопроса не тут: к землевладельческому (частно-правовому) все больше приближалось княжое право не столько в междукняжеских отношениях, сколько во внутреннем укладе отношений князя-вотчича к территории и населению его вотчинного княжения, о чем речь еще будет впереди.
Любопытнейший для историка продукт вотчинного распада Северо-Восточной Руси – великие княжения Суздальско-Нижегородское, Тверское и Московское, рядом с которыми стоит великое княжение Рязанское. Тут перед нами новообразования, историко-политические образования особого типа. В то время как другие отчины быстро мельчали, рассыпаясь чем дальше, тем больше на мелкие владельческие единицы, быстро терявшие значение сил политических, великие княжения Северо-Восточной Руси пошли по пути попыток сохранения цельности относительно крупных владельческих комплексов, с сохранением за ними известного единства и политической силы. Этот тип
Общая историческая черта Твери, Нижнего и Рязани в том, что они – каждый город по-своему – явились естественными преемниками тех или иных задач владимиро-суздальской политики прежнего времени. Отношения западные – к Швеции, Ливонскому ордену и Литве, восточные – к восточно-финским племенам и Поволжью, южные – к беспокойной степи не только не заглохли от ослабления Суздальщины как целого, а должны были скорее обостриться. Враждебные силы стали смелее, вызывали нужду в самообороне, не давая по крайней мере окраинным областям Северо-Восточной Руси покоя в ее распаде, вынуждая к напряжению сил, их организации на борьбу. Сильнее была опасность на западе, ярче сказались тут и последствия ее требований. Тверь Ярослава Ярославича и его потомков растет и зреет в сравнительно крупных задачах своей внешней политики – защите Новгорода и Пскова, все учащавшихся столкновениях с Литвой, сложных политических и торговых отношениях к Новгороду, Пскову, Смоленску. Собственные интересы Тверской земли делали Тверь естественным центром этой западной политики русского северо-востока. В конце XIII – начале XIV в., при Михаиле Ярославиче, сказывается сознание необходимости расширения территориальной и политической базы, на которую опирались силы, потребные для этой политики. Тверской князь делает ряд покушений на волости Новгородские, на Москву, на Нижний. Неудача этих попыток предрешила, что не Твери быть преемницей старых князей Владимирских и Александра Невского. Она расплачивается тяжкой борьбой за независимость и самое существование. Пришлось отступиться от большой политики, создавшей великое княжение Тверское, замкнуться в более узких, чисто местных интересах. Суздальское княжество, переродившись в великое княжество
К середине XIV в. этот край начинает возрождаться. Прошли наиболее тяжкие времена татарщины, и жизнеспособность Северо-Восточной Руси переживает нарастающий подъем. Недавно проф. Любавский высказал гипотезу о том, что тяжкие удары татарских нападений после Батыева погрома вызвали «заметное захирение» средней и восточной частей Низовской земли и сдвиг ее населения к западу, обусловивший быстрый рост Твери и Москвы[83]. Гипотеза эта – не хуже (хотя и обоснована немногим, кроме общего рассуждения по поводу перехода преобладающей силы от Ростова, Суздаля, Переяславля к Твери и Москве), чем ходячая теория о массовом приливе на северо-восток населения с юго-запада. Она, несомненно, проще и естественнее объясняет явления, чем эта последняя, построенная на крайне искусственных и произвольных соображениях. М. К. Любавский мог бы и еще полнее обрисовать тяжкое положение восточной и северо-восточной полосы данной области, если бы указания на татарские опустошения и разорения связал с усилением, накануне Батыева прихода, опасности от объединившихся мордовских племен, с которыми князьям XIII и XIV вв. пришлось вести почти непрерывную борьбу. Эта борьба не меньше, чем столкновения с поволжскими татарами, придала Нижнему Новгороду исключительное стратегическое значение, а его пограничное положение на рубеже русского и инородческого миров рано развило его значение торгового центра.
В середине XIV в. это значение Нижнего Новгорода выступает уже явственно, несмотря на отрывочность дошедших до нас известий. Сюда, в Нижний, переходит князь суздальский Константин Васильевич, и с его времени в летописях идет речь о великом княжении Нижегородском. Ему суждено было начать возрождение великорусского движения на восток, остановленного условиями предыдущей эпохи. Летописное предание, сохраненное «Нижегородским летописцем», приписывает ему роль колонизатора Нижегородской области: «и повелел Русским людям селиться по Оке и Волге и по Кудме рекам, на Мордовских селищах, где кто хощет»[84]. Его волость – с Нижним, Суздалем, Городцом, Бережцом на усть-Клязьме, Юрьевцем-Поволжским и Шуей – стала опорным пунктом для дальнейшего движения и обороной для внутренних областей Великороссии. При смерти [князя] Симеона Московского (1353 г.) Константин Васильевич чувствовал себя настолько окрепшим, что даже «сперся о великом княжении» с Иваном Ивановичем, нашел даже поддержку новгородцев, но хан отдал великое княжение Москве. Через два года соперники помирились: «князь велики Иван Ивановичь взя любовь со князем Констянтином Васильевичем суздальским»[85]. Значение Константина Васильевича подчеркивается и тем, что Ольгерд, великий князь Литовский, выдал дочь за его сына Бориса. Княжение [впоследствии] перешло к его [другому] сыну – Андрею, который признал Ивана московского старшим братом и выполнил, по-видимому, ряд отца, допустив вокняжение братьев – Дмитрия в Суздале, Бориса в Городце. Но это не повело еще к вотчинному распаду: Андрей до конца жизни остается князем суздальским и Новгорода Нижнего, и городецким. В 1359 г. татары сделали попытку противопоставить его московскому князю, но, по не очень, впрочем, надежному рассказу, он «про то не ялся»; борьбу с Дмитрием московским начал, вооружившись ханским ярлыком, брат его Дмитрий Константинович суздальский. Борьба эта, несмотря на сочувствие Великого Новгорода, принявшего Дмитриевых посадников, кончилась миром, союзом с Москвой и покорностью ей. В 1364 г. Дмитрий Константинович сам отказался в пользу Москвы от ярлыка ханского. За то, по смерти Андрея, московская сила поддержала его при попытке брата Бориса перехватить у него Нижний.