Было тихо. Город спал и видел сны. Мирно похрустывал под ногами снег. Иней ажурно украсил деревья, похожие на диковинные кораллы. Ещё не рассеялся зыбкий, предутренний туман… Внезапно всё ожило! Где-то совсем рядом бухнули орудия. С визгом рассекая морозный воздух, стали падать на площадь снаряды. От разрывов вздыбилась мёрзлая земля. Сигнал тревоги запела труба. Раздались отрывистые фразы команд. Мир кончился – теперь не будет покоя никому, ни белым, ни красным, ни тем, кто хотел остаться в стороне.

– По коням!

Дивизион выехал за город и разослал разъезды для разведки дорог. Корнет Глушков с 15 юношами-добровольцами и старшим унтер-офицером получил задание осветить центральную дорогу на юг от Ростова, что вела к селению Малые Салы.

Уже рассвело, когда отряд корнета Глушкова, выслав вперёд дозоры, по глубокому снегу медленно двинулся в указанном направлении. Прошли совсем немного и попали в засаду. Неожиданно застучали вражеские пулемёты, а над головами добровольцев засвистели пули, не причинив никому вреда. У красных пулемётчиков не выдержали нервы, и они раньше времени открыли огонь, сидя с обеих сторон дороги в старательно закамуфлированных снежных окопах. Корнет Глушков не растерялся, развернул свой разъезд лавой и поспешил откатиться назад к расположению дивизиона, по которому уже била вражеская артиллерия со стороны Армянского монастыря и дачи датского консула.

Приблизившись к Армянскому монастырю, корнет Глушков увидел у себя на левом фланге группу красных кавалеристов регулярной конницы, которые резали белым пути отхода. Позже стало известно, что там действовали драгуны 4-го драгунского Новотроицко-Екатеринославского полка. И хотя командир дозора имел приказ в бой не вступать, ситуация диктовала иное решение: «Скомандовал: “Шашки вон!” – и пошли полевым галопом на сближение, – писал он в своих воспоминаниях. – Но, увы! Один, а потом другой, взывая о помощи, валятся с лошадей, некоторые еле держатся в седле. Пришлось остановиться и посадить их на коней. О боевом столкновении нечего было и думать, это были мальчики с большим порывом и жертвенностью, но которые, за неимением времени, совершенно не были обучены строю. К счастью, удалось проскочить раньше драгунского довольно сильного разъезда, а то душа сжималась за моих “бойцов” – изрубили бы нас в котлеты»[75].

Устремившись в сторону кирпичного завода, корнет Глушков заметил россыпь кавалеристов, скачущих за перевал, чтобы скрыться от беглых выстрелов артиллерии. Разъезд торопился догнать своих, и сам попал в сферу орудийного огня. Неопытные юные всадники шарахались от каждого разрыва и невольно сбивались в кучку, создавая компактную цель, вместо того, чтобы рассыпаться по полю как можно дальше друг от друга. Но удача и на этот раз не покинула их. Лёгкое осколочное ранение получила лишь лошадь корнета Глушкова. Она повалилась на снег, но быстро поднялась, мотая окровавленной мордой.

Догнав дивизион, бойцы узнали горькую новость – погиб командир их эскадрона, блестящий офицер-фронтовик, подполковник Балицкий. Он неосторожно задержался на железнодорожном переезде, желая рассмотреть в бинокль, кто ведёт по ним огонь. Стрельба велась с того места, где на возвышенности проступал силуэт дачи датского консула, а справа от дороги среди поседевших от инея деревьев тёмным пятном маячил Армянский монастырь. Там стояла казачья донская батарея. Подполковник Балицкий не хотел верить, что стреляют донцы[14]. Граната угодила под его коня. Пробив ему живот, осколки гранаты ударили командиру 2-го эскадрона в голову.

«Прекрасный он был человек, блестящий офицер и командир эскадрона, отец солдату… – сердечно писал о нём А. Н. Глушков, близко знавший А. Ф. Балицкого по совместной службе в 4-м гусарском Мариупольском полку во время Великой войны. – Мне передали на память его часы-браслет, а я не мог даже проститься с ним, так как меня послали с другим разъездом, на этот раз боевым, т. е. состоявшим из солдат и юнкеров – на левый фланг Добровольческой Армии, которая покидала Великий Дон»[76]. На похороны павших времени не было, и тело подполковника отнесли в «лазаретный городок». Добровольцы оставили его на операционном столе, предварительно срезав погоны и другие знаки отличия, помня, что красные могут надругаться и над телами убитых офицеров.

В ночь на 10 (23) февраля, обойдя Нахичевань, дивизион полковника Гершельмана вышел на большую дорогу к станице Аксайской и догнал Добровольческую армию.

Поздним вечером в лазаретном городке собрались войска и беженцы. Все его улицы заполнили люди, повозки, пролётки и артиллерийские орудия. Нетерпеливо ожидавшие выступления в поход, гражданские лица сидели со своим нужным и ненужным скарбом на подводах и нервно переговаривались. С армией из Ростова уходило до 1000 беженцев, по разным причинам не пожелавших остаться под властью красноармейцев. Ко дню выхода в поход в армии насчитывались многие сотни больных и раненых, прикованных к постели добровольцев. Многих из них удалось пристроить по домам сочувствовавших им горожан, рисковавших при этом жизнью. Однако около 200 раненых не имели пристанища, и они следовали с армией в обозе.

По мрачным, неосвещённым улицам негостеприимного города стекались на сборный пункт отдельные люди и повозки. Вдалеке слышалась перестрелка.

Генерал Корнилов вышел из флигеля, и взоры собравшихся на улице людей обратились к нему. Конвой командующего – текинцы вскочили на коней. Один из них держал в руке трёхцветный национальный русский флаг.

– С Богом!

Постепенно ветер стих. Прекратился снег. Ночь выдалась звёздная. После четырёхчасового перехода впереди наконец показались огоньки станицы Аксайской. Добровольцы ускорили шаг в надежде побыстрее найти место, где можно согреться и отдохнуть, но, не доходя 2–3 вёрст до Аксайской станицы, колонна встала среди снежной степи. Оказалось, что высланных вперёд квартирьеров местные казаки встретили недружелюбно: опасаясь мести большевиков, они отказывали Добровольческой армии в ночлеге. «Вышли на дорогу в Аксайскую станицу, – вспоминал А. И. Деникин. – Невдалеке от станицы встречает квартирьер:

– Казаки держат нейтралитет и отказываются дать ночлег войскам.

Корнилов нервничает.

– Иван Павлович! Поезжайте, поговорите с этими дураками.

Не стоит начинать поход усмирением казачьей станицы»[77].

Развернув встречные сани, генералы Романовский и Деникин отправились на переговоры с аксайцами.

«Казаки, оказывается, политически весьма преуспели, прозрели и образовались, – саркастически подмечал участник 1-го Кубанского похода И. А. Эйхенбаум[78], – со слабыми и приличными людьми они говорят сильными и почти что неприличными словами. Нас они не боятся, и отсюда это неприличие и отказ в приюте.