Полил дождь, но никто из матросов «Жемчужины», казалось, не чувствовал, как он хлещет. Несмотря на сильную волну, они как ни в чем не бывало работали на мачтах и на палубе, готовя судно к встрече со штормом.
И вдруг Мери так и подскочила: прогремел гром, и английский корабль запылал, просто сразу весь загорелся, поднялся на гребне волны, словно рассыпающее искры солнце, потом разодранный бурей в клочья рухнул в черную бездну, и та же буря смела последние щепки с поверхности воды…
— Ушел бы ты отсюда, малыш! Иди в твиндек, где закрытая пушечная батарея, — проорал ей прямо в ухо Форбен. — Ты мешаешь работать моим людям!
Мери кивнула и пошла. На сердце у нее было тяжко. Не из-за матросов — она и видела-то их только как тени. Из-за Сесили. И из-за того моряка, который ее, Мери, зачал. Сегодня ночью всякие другие сесили стали вдовами, теперь они погрязнут в нищете — и во всем виновата война, которую Эмма считает выгодной для себя. «Но как же можно убивать, совершенно не чувствуя угрызений совести?..» — подумала девушка.
Ее бросило в дрожь: одежда ведь промокла насквозь.
У Мери не остался в памяти путь вниз, в межпалубное пространство, к батарее: она шла, следуя указаниям, которые ей давали. Не сохранилось воспоминаний и о том, как горячо она молилась о душах побежденных, погибших… Она помнила только руку, грубо схватившую ее за плечо, когда она качнулась назад, и насмешливую улыбку, которую увидела прямо над собой, когда глаза ее начали закатываться…
— Эй, сопляк, хватит дрыхнуть! Тебя капитан ждет! — рявкнул незнакомец в ухо Мери.
Она сразу не ответила — трудно было стряхнуть с себя остатки сна, сопровождавшегося жуткими кошмарами, в последнем из которых корсары наливали ей через воронку прямо в горло какую-то обжигающую бурду — водку, наверное, — и заставляли непременно проглотить. Она с трудом сглотнула, медля открывать глаза. Во рту было омерзительно кисло, язык еле ворочался.
— Все равно я заставлю тебя подняться, чертово отродье! — не унимался мучитель, безжалостно ее расталкивая.
Мери окончательно проснулась, но защититься не успела: еще один голос, на этот раз внушительный и низкий, произнес:
— Оставь его в покое! Разве не видишь: это же просто мальчонка…
Удивленный матрос искоса взглянул на говорившего, который стоял поодаль, и, оставив Мери в покое, наконец-то ушел. Девушка с трудом поднялась на ноги, плохо ее державшие, и, почувствовав, как у нее закружилась голова оттого, что судно плясало на волнах, — как всякий сухопутный человек, она плохо переносила качку, — встряхнулась, чтобы это головокружение рассеять.
В просторном помещении батареи рядами стояли в ожидании следующей битвы зачехленные и развернутые дулами к бортовому люку пушки. В ноздрях щекотало от порохового духа.
Мери, нахмурившись, уставилась на своего защитника: в полутьме твиндека разглядеть этого матроса толком оказалось невозможно, и она подошла поближе, чтобы поблагодарить его.
— Зовите меня Корнель, — ответил тот просто.
— Хорошо, господин Корнель.
— Просто Корнель. Господа где-то там, наверху, и если б я был на твоем месте, то поостерегся бы томить их и дальше ожиданием. Если нашего капитана можно назвать человеком чести и вообще человеком справедливым, то другие, например Крюшо, отнюдь не похожи на невинных ангелочков…
— А кто такой Крюшо?
— Его первый помощник. Но не назови его так по нечаянности: накажет, если только услышит это прозвище, пусть даже ты его пробормочешь себе под нос.
— Вы имеете в виду Левассёра?