Как Энн ни отбивалась, вырваться из рук отца ей не удалось. Едва дверь за ними закрылась, непокорная дочь замкнулась в ледяной гордости. Теперь сражаться бесполезно. Лучше уж вытерпеть наказание. Сжав губы, Кормак, глаза которого стали совершенно бешеными, схватил трость. Затем потребовал, чтобы Энн задрала юбки и наклонилась вперед. Он долго ее стегал. Энн не дрогнула, она отказалась просить прощения, гордость не позволила ей издать хотя бы один стон, пролить хотя бы одну слезинку. Она лишь покрепче ухватилась за собственные щиколотки и снизу вверх, между ног, смотрела на отца. Скорее гневно, чем с раскаянием.
Когда тот перестал орудовать тростью, Энн еще некоторое время продолжала стоять в той же позе. Ягодицы немного жгло, побаливало в низу живота. Обозвав себя идиоткой, Энн выпрямила спину и отправилась в свою комнату, откуда отец до вечера запретил ей выходить. Она никого не встретила, даже Нани, и, пробираясь по коридору, поежилась, когда до нее через открытое окно донеслась поминальная песня, которую затянули рабы. Энн поспешно зажала уши, чтобы не дать пробудиться чувству вины.
За ужином отец объявил ей, что прогнал Нани.
— А завтра же и ты уедешь с плантации, — бесстрастным тоном прибавил он. — В монастыре, куда я тебя определил, тебя научат тому, чему ты явно не смогла научиться у меня. Ты останешься там до тех пор, пока не выйдешь замуж за того, кого я для тебя выберу.
— Никогда! — выкрикнула она, вскочив с места.
Но, сколько она ни клялась, что больше так никогда не будет, сколько ни обещала с сего дня беспрекословно слушаться, ничего не помогло. Слуга грубо отволок ее в комнату и запер за ней дверь. Энн хотела убежать через окно, но ее ждал неприятный сюрприз: оказалось, что отец предусмотрел такую возможность и велел запереть ставни снаружи. Энн не смогла взломать засовы.
На следующее утро Уильям Кормак, совершенно равнодушный к отчаянию дочери, самолично отвез ее в единственный на всю Южную Каролину монастырь и оставил там, не только не поцеловав, но даже слова не сказав на прощание.
26
Уильям Кормак обхватил голову руками. Он сидел за письменным столом и чувствовал себя беспредельно, нечеловечески вымотанным. Но знал, что принял наилучшее решение, как бы дорого это решение ему ни обошлось. Энн восприняла свой отъезд как наказание. Это было не так. Случай с деревом всего-навсего послужил Кормаку удобным предлогом, тем более что Эмма сейчас покинула Южную Каролину и отправилась навестить свои кубинские плантации. Кормак больше не мог видеть, как эта змея кружит около Энн, ему непереносимо было ощущать нездоровый интерес Эммы к его дочери. Он слишком хорошо знал действие взглядов, которыми Эмма ее опутывала, его самого когда-то слишком больно эти глаза обожгли. Кормак глубоко ненавидел мадам де Мортфонтен, но не мог открыто ей противостоять.
«Береги Энн», — молила его умирающая жена.
В первые месяцы, несчастный и потрясенный случившимся, он не знал, как поступить, и позволил Эмме вмешаться в их жизнь. Если бы не Габриэль, он без малейшего раскаяния убил бы ее, но с ее подручным ему было не сладить. Впрочем, скорее всего, и решимости на это недостало бы. Уильям Кормак не был убийцей по природе своей.
Как до него Мария, теперь он смотрел, как растет Энн, не упускавшая ни одного случая бросить ему вызов. Он прекрасно знал, почему она это делает. Энн отчаянно взывала к нему о помощи и требовала ответов. И его ответы нужны были ей куда больше его помощи, однако дать их ей означало потерять ее и в то же время подвергнуть опасности. Одна мысль об этом была нестерпима.
Уильям встал и подошел к окну. Ночь стояла темная, безлунная. В комнату, не успевшую остыть после знойного дня, повеяло жарким ветром. Издали послышались голоса рабов, затянувших гимн свободе. Разве мог он их в этом упрекнуть?
Зато поводов упрекнуть себя у него было более чем достаточно. Кормак вздохнул. На этот раз он принял решение. Он убережет Энн от алчных когтей Эммы. Она разъярится, когда вернется, но он не уступит. Никто, кроме него самого, не знает, куда он отвез дочь. Никто. Монашкам было приказано не сообщать о том, что девушка у них, кто бы ни явился и чего бы от них не потребовал. И только он один мог отменить этот запрет.
До тех пор пока не выберет подходящего жениха, он будет ее прятать. А как только Энн выйдет замуж, Эмма больше не сможет ее отнять.
Он, Уильям Кормак, не вымолвит ни слова, даже если ему придется умереть под пытками. На его лице появилась слабая улыбка. Мария Бренан может покоиться с миром. В каком-то смысле она отомщена.
Корнель смотрел, как над маленьким городком под названием Кингстон занимается рассвет. Моряк знал, что этот день станет для него последним. Суд был скорым. Пираты пожалели старшего помощника капитана галиона, оставили его в живых, а тот теперь свидетельствовал против команды «Бэй Дэниел». Корнель и его моряки были признаны виновными.
В нескольких метрах от тюрьмы стояла виселица. Вчера и позавчера уже вешали людей с его судна. Теперь его очередь.
— К вам пришли, — объявил сторож, открывая дверь.
Корнель напрягся. Он уже сказал, что не желает видеть пастора, и не позволит, чтобы ему силой навязали общество священника. Ему хотелось насладиться рассветом в одиночестве и тишине, а не под бормотание молитв. Скрипнули проржавевшие петли двери. Зашуршали юбки, мелькнул свет фонаря.