Мы не начинаем жизнь независимо от других, чтобы потом строить отношения и завязывать связи. Но, когда мы приводим аргументы в пользу важности общества, мы начинаем именно отсюда: есть автономный индивид и ряд причин, по которым ему лучше обзавестись отношениями и связями:
• будет легче добывать еду;
• будет проще защищаться от диких животных;
• он станет счастливее, когда он заболеет, о нём будут заботиться;
• он дольше проживёт…
У других людей есть масса преимуществ! Можно подумать, у нас был выбор.
На самом деле всё диаметрально противоположно. Мы рождается по воле других, нас здесь ждут другие. Быть ребёнком – значит полностью зависеть от других. Ничего иного мы никогда не испытывали. Мы в полном распоряжении у них со всеми их надеждами, требованиями, любовью, неврозами, травмами, разочарованиями и непрожитыми жизнями. А забота о ребёнке, в свою очередь, означает постоянное удовлетворение потребностей другого человека, и от этой близости ребёнок должен шаг за шагом уйти в самостоятельность. Как сказала теоретик феминизма Вирджиния Хелд: «Естественное состояние человека полностью ограничено зависимостью от других людей». Хотя здесь, скорее, скрыт призыв исхитриться и отыскать собственную идентичность, добыть больше места для собственного «я», поддерживая постоянную связь с другими.
Заботящийся о ребёнке должен создать собственное «я» для самого себя. Не дать себе исчезнуть в постоянной увлечённости ребенком, не дать себе отказаться от ценности собственной личности, отдавая себя целиком. Стремление к этому и одновременное желание сохранить здоровую взаимозависимость с другими – в этом и состоит основной вызов и для человеческих судеб, и для общества. Мы сталкиваемся с ним каждый час и каждый день. Именно здесь возникают множественные психические и эмоциональные травмы, влияющие на нашу жизнь. Поэтому не так уж странно, что нас привлекают фантазии о мире, который устроен иначе, фантазии об одиночестве, о свободном парении в пустоте, где только пуповина поддерживает контакт с внешним миром.
То, что человек экономический не соответствует действительности, это одно. Мы поняли это давным-давно. Интересно другое – почему мы так хотим, чтобы он соответствовал действительности? Мы явно хотим стать такими, как он. Мы хотим в свободную, рациональную и прогнозируемую вселенную, в которой он живёт. И, главное, мы готовы хорошо за это заплатить. Мы рьяно защищаем его от реальности – что нам это даёт?
Глава четырнадцатая
В которой у человека экономического обнаруживаются немыслимые глубины и страхи
В XVI–XVII веках на Западе изменились отношения между человеком и природой. Картину мира, на которой человека окружал единый, часто женский, живой и капризный космос, сменила картина, изображающая человека независимым, объективным наблюдателем, победителем природы. А живая, подвижная, органическая (часто пугающе) природа стала пассивной, мёртвой, а со временем и механической.
Человека из расклада исключили, он превратился в независимого индивида, чья задача покорить мир. Женщину сконструировали во вторую очередь, наделив способностью привязывать к мужчине, – то, что он с собой не взял.
Привязанность, естественность, тело, жизнь. Он разум. Она чувство. Он сознание. Она тело. Он самостоятельный. Она зависима. Он активен. Она пассивна. Он эгоистичен. Она способна к самоотречению. Он жёсткий. Она нежная. Он расчётлив. Она нерасчётлива. Он рационален. Она иррациональна. Он изолирован. Она связана со всем. Он учёный. Она колдунья. Мужчина доказывает, что есть вещи, ради которых стоит умереть. Женщина доказывает, что есть вещи, ради которых надо жить. Так в нашем представлении распределяются роли. Таков, собственно, танец. Прекрасное распределение, если бы речь шла только о танце.
На самом деле не так важно, что делают мужчины и женщины статистически. В любом случае, есть масса утверждений, за которые мы всё время держимся. Женщина всегда должна так или иначе соответствовать тому, что от неё ждут в связи с её полом. Мужчина тоже, но немного иначе.
Когда речь заходит об отмене гендерных стереотипов, это не предполагает, что мальчика одевают в розовое, или что директор, желая, чтобы его «принимали серьёзно», надевает рубашку в цветочек. Это будет смешно. Но занимающая высокую должность женщина по-прежнему обязана носить тёмный костюм. А если она вдруг придёт на работу в рюшах и воланах, коллеги тут же начнут судачить. Она должна одеваться нейтрально, то есть как мужчина. Должна приспособиться к уже существующей структуре, выстроенной вокруг мужского тела. Одновременно она не должна быть чересчур мужеподобной, должна оставаться женщиной – но подчеркнуть, что занимается традиционно мужским занятием. Баланс найти трудно.
От мужчин ждут совсем другого. Никто не требует от Джейми Оливера, чтобы он вёл себя как женщина, только потому что еду в доме традиционно готовят женщины. Повара-телезвезду воспринимают серьёзно как раз потому, что он действует подчёркнуто мужественно. Он не режет базилик, он заворачивает базилик в полотенце и стучит им по столу. Раздаётся стон. Победа – базилик подчиняется, и его бросают в кастрюлю.
Тот же вектор в детском саду, когда от гендерных ролей избавляются, борясь с розовыми балетными пачками маленьких девочек: эта стереотипная одежда нам на физкультуре не нужна.
Мы же живём в прогрессивном и благополучном скандинавском государстве. Мы считаем, что дети должны расти свободными индивидами, а раз так, то девочки не должны ходить на физкультуру в розовых пачках. Это ограничивает их гендерную роль, к тому же в этих пачках им, наверное, неудобно.
Но об одежде мальчиков благонамеренные воспитатели не задумываются. Розовое балетное платье – гендерный стереотип, а одежда мальчиков воспринимается как нейтральная. И так почти всегда и во всем, что касается мужчин. Это входит в концепцию.