— Ты не допускаешь, что мог бы застрелиться?

— Я?

— Да.

— Да никогда!

— Почему?

— А чтобы что?

— Люди, Нестеренко, стреляются не чтобы что, а отчего-то…

— Ну, во-первых, стреляются все, конечно, по разным причинам, а во-вторых, всё же и по одной. Люди стреляются, гражданин начальник, потому что слабые. Едва на горизонте появляется какая-нибудь крохотная проблемка, все тотчас раздувают ее до размеров цеппелина. Вот что с того, что ты, брат, застрелился? Тебе-то, может, и легче, но дальше-то ничего нет — тьма!

— Откуда ты знаешь, что дальше тьма? Ты что, в крематории своем вместе с трупами в печь залезал?

— Я и ранен был, и на самолете падал. Не один раз без сознания лежал, считай, уже всё, на том свете был. После смерти ничего нет, гражданин начальник, одна темнота. Мозг перестает работать — и всё. Так что стреляться, повторюсь, ни в коем случае нельзя! Ты вот пулю себе пустил, а родственникам одни хлопоты: комнату за тобой прибери, мозги твои собери, похороны устрой, плач вне плана. У тебя, может, ожидания какие-то от субботы, свидание, интрижка, а тут вдруг брат там или батя твой пулю заглотнул. И всё! Хана! Люди, которые кончают жизнь самоубийством, во-первых, очень слабые люди, а во-вторых — большие эгоисты! Советскому человеку самоубийство должно быть чуждо!

— Заканчивай давай…

— Знаете, гражданин начальник, я только одно добавлю — у меня есть такой очень простой, но в то же время довольно действенный способ, может, он и вам когда-нибудь пригодится: что бы с вами ни случилось, что бы ни произошло, вы всегда можете добавить к этому событию всего несколько слов — и проблема тотчас решится сама собой…

— Это каких же?

— Но не более того…

— Но не более того?

— Да!

— Умерла мать?

— Но не более того…

— Погиб сын!

— Но не более того, гражданин начальник…