— А Вашей сестре сколько лет?
— 14.
— И как вы, молодой человек, собираетесь жить в одной комнате со столь юной девушкой, хоть и вашей сестрой?
Я замялся. Как-то нам ничего не мешало почти две недели ехать в одном купе.
— А знаете, ВиктОр, я вам помогу, — вот так с ударением на "О" сказала бывшая графиня, — у меня есть для вас прекрасный вариант. Обычно я эту комнату не сдаю, но для Вас сделаю исключение. Вы поселитесь в гостиной, а там есть ещё смежный кабинет. Как раз для вас или вашей сестры. Идёмте, я вам всё покажу.
Осмотр много времени не занял, меня всё вполне устроило. Заплатив за три месяца вперёд я с Николаем Фомичём вернулся в их квартиру.
— Странная женщина, — ответил он на вопрос о результатах наших переговорах, — вначале, видно было, хотела нам отказать, но Виктор поговорил с ней по французски и она сразу предложила не одну, а две комнаты.
— Она дворянка, — пожал я плечами.
— И что с того? — спросил Стрельников, — ну, бывшая дворянка, которой понравилось немного поговорить на французском. Почему она так быстро изменила своё мнение?
— Идёмте, Николай Фомич, я вам кое-что покажу.
Я достал из сумки шкатулку с наградами отца и его погонами и завёрнутую в материю шашку. Вначале открыл шкатулку и продемонстрировал ошарашенному Стрельникову ордена и подполковничьи погоны.
— Это нашего с Настей отца.
Затем развернул шашку и протянул её Ольгиному отцу. Тот внимательно прочитал табличку с гравировкой, рассмотрел красную звезду на эфесе и одобрительно покивал головой.
— Николай Фомич, вытащите клинок.
Он попытался, но клинок был будто бы приварен к ножнам. Это я ещё в Чите запечатал шашку Силой. А сейчас провёл рукой над гурдой, снимая блокировку. Шашка легко выскользнула из ножен. У самого эфеса на клинке красовалась искусно сделанная гравировка " Его Сиятельству, подполковнику князю Головину М.Н. за беспримерную храбрость и спасение жизни от ЕИВ Великого князя Михаила Александровича".
— Под звездой на эфесе "клюква". Анна 4 степени. А табличка на ножнах для бутафории, чтобы вопросов лишних не возникало, если кто посторонний увидит, — сказал я сидевшему с круглыми от удивления глазами Стрельникову, — Я потомственный князь. Мой отец из рода князей Головиных, а мать урождённая графиня Шереметьева. Так что теперь вы знаете о том, кто мы с Настей такие. И если вы решите, что мы должны уйти, то я вас пойму и осуждать не буду.
— Не говори ерунды, Виктор, — вскинулся Николай Фомич, — никто вас не прогонит, — и, чуть помедлив, спросил, — Ваш отец в гражданскую воевал?
— Нет. Он с моей матерью и мной младенцем сразу уехал из Петрограда, как выпала такая возможность, и попытался выбраться в Харбин. Однако осел на хуторе в зейской тайге, где стал охотником-промысловиком, а мама всю жизнь посвятила медицине и лечила людей. Ну а я, получается, вернулся в город, в котором когда-то родился.
— Ну а раз твой отец против Советской власти не воевал, значит он не враг. И ты, значит, не сын врага народа. Но, всё же, о своём происхождении лучше не распространяйся, — почти повторил он слова соседки-графини.
— Да, Виктор, не волнуйтесь, — стоявшая в дверях комнаты Антонина Владимировна прижала сложенные кисти рук к груди, — вы с Настей нам стали как родные. А то, что вы дворянского происхождения, так что такого. Мало ли бывших дворян честно живут и работают в Советском Союзе.