Я уже хотел было ответить, что, мол, не стоит извиняться и что она была в своём праве, как вмешалась Аня.
— Не бойтесь, тётя Катя. Это хороший человек, от него свет чистый идёт.
— Анечка, ну что ты такое говоришь. Какой ещё свет?
— Вы не беспокойтесь, — прервал я медсестру Катю, — нам с Аней надо поговорить.
Мы сидели в выделенной нам в штабе комнате и втроём пили чай. Седых где-то умудрился раздобыть горсть ирисок "Кис-кис" и десяток конфет "Гулливер". Кстати не дешёвые конфеты и достаточно редкие в эти годы. Аня с удовольствием хрустела вафельками из конфет и запивала сладким чаем.
— Анют, а ириски почему не берёшь? — спросил Олег.
— А их с чаем не вкусно. Их так вкуснее защёкать.
— Аня, расскажи, пожалуйста, ещё раз, что с вами произошло? — попросил я, когда девочка допила чай и доела конфеты.
Она вздохнула как-то по взрослому и начала свой рассказ.
Их интернат должны были вывезти ещё до начала войны, но машины забрал для своих нужд какой-то начальник. Директор долго куда-то звонил и ругался, но всё без толку. Когда началась война, то в первый же день на один из корпусов упал подбитый немецкий самолёт. К счастью никто не пострадал, так как корпус использовали в последнее время как склад. Все очень испугались, а директор опять кому-то звонил и требовал машины. Ему их пообещали, но так и не прислали. Немцы появились на территории интерната внезапно, когда директор уже распорядился готовиться идти пешком. Они опоздали буквально на пару часов. Директора и нескольких воспитателей-мужчин куда-то увели и вскоре с той стороны раздались выстрелы. Детей согнали в один корпус. Вскоре приехал какой-то важный господин в чёрной форме и к нему начали водить по одному воспитанников. Он выбрал четверых, в их число вошла и Аня, а остальных отправил обратно. Оставшихся он по одному брал руками за голову и долго пристально смотрел в глаза. Когда очередь дошла до Ани, то она очень испугалась и у неё начался приступ. В этот момент в голове у неё, по её словам, словно гром громыхнул и она упала на пол. Немец что-то пробормотал и ушёл, покачиваясь словно пьяный. Что было потом Аня не помнит. В себя пришла когда началась стрельба. Испугавшись забилась в угол за сейф, что её и спасло. Откуда у неё взялся пистолет за поясом она не помнит. Уже в госпитале раненые заметили, что когда она поёт, то становится легче. Она и стала им петь свои любимые песни.
— Анют, скажи, ты мне веришь? — спросил я.
— Конечно верю, — без какого-либо сомнения ответила она, — от вас свет добрый идёт.
— А ты от всех свет видишь?
— Нет, только от некоторых. Вот от него света не вижу, — она показала рукой на сидящего в сторонке Седых, — зато у него дракончик красивый.
Оп-па! Да она одарённая видящая. Да ещё, похоже, с даром целительства.
— Скажи, Анют, а у тебя уже здесь приступы были?
— Неа. Я вылечилась. Захотела чтобы их больше никогда не было и всё прошло. А ещё мне что-то в голове мешало. Я захотела чтобы это исчезло и оно исчезло. А ещё я видела у одного военного здесь какую-то чёрную блямбу в голове. Я хотела ему помочь, но он куда-то ушёл.
— Когда ты это видела? — вскинулся я.
— Утром когда шла в перевязочную.
— А как это военный выглядел? Может как-то отличался от других?