Когда нависаешь над кем-то, выглядишь угрожающе, и Генри сел на землю. Он уже все понял. Кажется, сегодня и правда особенный день.

– Поздравляю. У тебя отличный дар.

– Я… Я просто гуляла, – раздалось из-за веера. – Цветы уже тут были. В этом году просто… очень ранняя весна.

– У тебя вокруг ноги оплетается уже третий стебель, – сказал Генри. – И у меня, кстати, тоже. Можешь их остановить?

Ответа не последовало. Девушка, наверное, надеялась, что все как-то само утрясется, и Генри понял, что пора брать дело в свои руки. Он спихнул с ног вьюнок, подошел и осторожно отвел веер вниз.

– Брось, я тебя уже видел. Послушай меня, ладно? Я… нет, не я, у меня есть один друг, у которого тоже есть дар. И он мне сказал, что надо просто уметь держать себя в руках. Любой дар можно контролировать, надо только понять, как он работает.

Девушка во все глаза смотрела на него, смотрела так, будто не могла поверить в то, что он правда с ней разговаривает. Слезы ползли по ее лицу, заливались в рот, но она будто не замечала.

– Чего ты плачешь-то? – спросил Генри. – Ты же, наверное, и что-то съедобное можешь вырастить. Яблоки там или орехи. Может, даже два урожая за год. Это надо проверить.

Девушка издала невнятный звук. Генри с трудом понял, что это, видимо, смех.

– Если это хороший дар, какой же тогда плохой, – хрипло выдавила она, и Генри изобразил на лице что-то вроде улыбки. Ей не стоило знать, каким может быть плохой. – Сердце, что, правда нашли?

Генри кивнул. Ему казалось, эта новость должна вызывать у людей радость, но девушка застонала и согнулась так, будто ей сломали позвоночник.

– Мне конец, – выдохнула она. – Я думала… думала, это какая-то болезнь. А она не пройдет, да? Позавчера началось, почти все цветы у меня в комнате разрослись, как никогда в жизни. Я их в окно выбросила, но сегодня после завтрака, после того, как… Я вышла в сад, и вот, они везде. – Теперь она выталкивала слова так, будто не могла остановиться. – Мама меня наверняка ищет. Мне нельзя выходить одной.

– От чего-то они ведь растут сильнее, так? – спросил Генри, и на щеках у нее вдруг проступил румянец, хотя на таком красном от слез лице это казалось невозможным.

– Когда я что-то чувствую. Сильнее, чем обычно, – пробормотала она, затравленно глядя на него. – Грусть, или страх, или… Неважно. Я даже не могу вернуться домой! Мама увидит. И те, кого по дороге встречу. Позор. Мама спросит про платье. Про туфли. Про всю эту грязь! Девушка должна всегда быть грациозной и сдержанной, а не…

Она опять зарыдала, попытавшись накрыться веером, но Генри его крепко держал. На деревьях громко начали лопаться почки, которые еще не раскрылись.

– Хочешь, я тебе помогу добраться домой так, чтоб никто не заметил? Можем влезть в окно, – предложил Генри, вспомнив, как они с Джеттом когда-то пролезли на постоялый двор. – А потом ты успокоишься, и мы вместе подумаем, что делать.

Девушка перестала плакать, выдохнула – и все вокруг замерло: все цветы, все деревья. А потом ей будто пришла в голову какая-то мысль, и она сняла с шеи нитку блестящих камней и протянула Генри.

– Этого достаточно?

– Оставь себе. Что мне ими, орехи колоть? – Он отвел ее руку. – Не надо. Я помогу, как говорят скриплеры, совершенно без всякой платы.

– Скриплеры не разговаривают, – пролепетала она. – Я слышала, это просто вредители.