– Теперь он мой. Только мой.

– Но он же чужой! Так, убери его немедленно. Паша! Он только мешает, шар этот, – проговорила мама натянуто, отведя камеру в сторону.

– Совсем не мешает. Давай я просто буду держать по-другому? – предложил я неуверенно.

– Хорошо, попробуй.

– Вот так.

Я попробовал застыть в задумчивой позе, прислонился к доске, опутанной растяжкой-надписью «Здравствуй, школа!», и, убрав шар к животу, довольно рассмеялся.

– Не смейся. Улыбнись лучше.

– Ладно.

Одноклассники с аппетитным хрустом доедали печенья, насыпанные в неглубокую фарфоровую вазу, и уже затевали безобидные шалости. Родители налаживали общение с учительницей. Она перенюхала все вручённые цветы, обёрнутые сетками и лентами, убрала под стол вазу с мелкими крошками и теперь трудно держалась на высоких ногах. На шее её выступали красные пятна, волосы были нелепо всклокочены сзади.

Я подсел за третью парту к молчаливому презабавному мальчику. Он сосал конфету и листал розовыми пальчиками насыщенную памятку. Мне уж очень хотелось знать, почему этого мальчика никто не приглашал поиграть в тканевом домике.

– Ты кто? – спросил я.

– Человек, – ответил мальчик.

– Это понятно. Как зовут?

– Серёжа.

– Серёжа! Очень приятно. А что у тебя за конфета? Можно и мне такую? – спросил я вежливо.

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Я не доверяю незнакомцам. Ты для меня незнакомец, – ответил Серёжа и, ленивым движением закрыв памятку, повернулся к расходящимся угрюмым тучам, между которыми виднелись обрывочки сероватой лазури. Кружась, взволнованно щебеча и тускло блестя бархатными и замызганными перьями на свету, пролетали редкие сизые, чёрные, синие, палевые и шоколадные голуби.

– А если мы будем знакомы? Я – Паша! Вот и познакомились. Почему ты сидишь один?

Серёжа вынул из клетчатого карманчика конфету и, повернувшись, положил её на правую половину парты.