Глава одиннадцатая

Слух о том, что по небу среди редких облаков, затмевая солнце, летит неведомый пупырь, достиг ушей Генриха спустя всего несколько минут после того, как воздушный шар появился в пределах видимости. Король прильнул к окну в своих покоях, но так ничего и не увидев, рыкнул, плюнул, топнул всердцах ногой и выскочил в серый, мрачный коридор.

Августейший несся по лестницам, перепрыгивая через две ступени, словно ему восемнадцать лет. Казалось, старость и хвори на время отступили. Даже в молодости Генрих не носился с такой скоростью за дворцовыми красавицами. Да тут и случай иной. Ведь на этом чуде технического прогресса летел его любимчик, без которого король чуть с ума не сошел. Шут возвращался домой. Почему он так был уверен? А больше некому! Подобный пузырь имелся только у Даниэля-мастера, а он отправился на Западный рубеж вместе с придворным дуралеем. Это точно шут!

Как же Августейшему наскучили все эти напыщенные придворные индюки, с которыми и поговорить не о чем. Кругом одни зануды, подлизы и лизоблюды! Только Прохор всегда был честен с ним.

Генрих взбежал по каменным ступеням в самую высокую точку дворца, туда, где жил толкователь снов. Король забарабанил кулаками в дверь, и на этот раз старик открыл не сразу. Сюзерен отпихнул звездочета в сторону, метнулся молнией к окну и прильнул оком к окуляру телескопа, что по-прежнему был направлен на окно некой придворной дамы, которая, к слову сказать, в данный момент находилась в своих покоях абсолютно нагой и крутилась перед огромным зеркалом, разглядывая свои пышные формы. Теперь Генриху стало ясно, почему этот сушеный мухомор не спешил открывать. Сто лет в обед, а все туда же! Покачав головой, правитель Серединных Земель развернул телескоп и направил его на запад, откуда летел воздушный шар. На устах короля заиграла улыбка — он не ошибся, шут действительно возвращался домой! В корзине, покачивающейся под пузырем, Государь узрел Прохора, размахивающего руками, мастера, улыбающегося во весь рот, и писаря, который что-то кропал в своей книге гусиным пером.

Довольно потерев ладони, Августейший погрозил старцу кулаком и опрометью кинулся обратно, чтобы подготовиться к прибытию своего любимца. А дел предстояло переделать множество. Во-первых, надо облачиться в парадное одеяние. Во-вторых, надо написать указ и оповестить глашатая, чтоб он этот указ объявил. Еще необходимо, чтобы повар приготовил праздничный обед. И кто все это будет делать? Указ написать, нужен писарь, а он на пупыре летит. Все остальное — шута нет. Генрих начал переживать: случись что с придворным дураком, государство рухнет, а само Величество сойдет с ума от всех этих забот. И это не смотря на то, что имелись Генерал с Советником. От них никакой пользы, одни убытки. Последний только улыбаться и соглашаться может, а первый… Первый все еще в дозор ходит, так как только вчера с гауптвахты вышел. Так что, кроме как на Прохора Генриху и положиться не на кого. Но ничего не поделаешь, придется все сделать самому, в кой-то веке.

Глашатай немало удивился, когда к нему в покои вошел сам король, застав того в объятиях одной из королевских фрейлин.

— Ваше Величество?! — удивилась та, натягивая на себя простынь.

— Мой Сюзерен?! — вскочил бирич.

Ни капли не смутившись, Генрих коротко и ясно поставил задачу.

— Объявить во всеуслышание о возвращении моего шута, и о его победе над злом на Западных рубежах. Оповестить музыкантов, пускай что-нибудь сыграют. И обязательно должен быть кулачный бой. Люблю я это зрелище, да и шут мой тоже. Потом довести до знати, что в семь часов вечера состоится бал-маскарад в честь этого знаменательного события, — глашатай судорожно кивал, переминаясь с ноги на ногу и прикрывая срам шляпой, что успел схватить со стула. — А вы, Марианна, живо одевайтесь и предупредите госпожу, чтобы подготовилась к балу. И передайте мои поздравления вашему мужу. На него скоро можно будет устраивать охоту. С такими-то рогами, чем не олень?!

— Это не то, что Вы подумали, Государь! — попыталась оправдаться побледневшая красотка.

— Конечно…

Сказав это, Августейший скрылся за массивными дверями, сплюнул под ноги, вспомнив, что сам не менее ветвист, и продолжил свой поход. Вновь под украшенными бриллиантами туфлями замелькали мраморные ступени лестничных маршей. Король тяжело дышал и периодически останавливался, чтобы передохнуть, оперевшись на резные дубовые перила или прислонившись к холодным серым каменным стенам. Поизучав трещины в кладке, и поговаривая:

— Немыслимая архитектура, — Генрих спешил дальше.

В кухню, освещенную десятком масляных лампам, он ворвался похудевшим килограммов на десять, не меньше. Его появление сопровождалось грохотом посуды, которую пороняли повара и поварята, одетые в белые фартуки и колпаки, узрев неожиданное появление Короля. Какой-то несчастный ошпарил кипятком ноги от пупа и до колена, кто-то влетел рукой в бурлящий котел, а кто оттяпал палец, нарезая морковь. Невозмутимым остался лишь толстяк Гарри. Он низко поклонился, и едва Король махнул рукой, мол, продолжайте, разразился бранью.

— Какого лешего вы замерли?! Шустрее двигайтесь, черепахи! Чего рты раззявили, Государя ни разу не видели?! За работу, мать вашу за ногу!