Много и продуктивно работая над переводами вместе с Ольгой Неве, Илья неожиданно для себя оказался в среде верующих. Все, кого он встречал у нее в доме, были церковными людьми. Кормильцев оказался в этой атмосфере волей случая, поскольку в Москве только обустраивался и прочного собственного круга у него еще не сложилось.
«Илья стал по-настоящему очень близким другом, — вспоминает Неве. — Религиозное пространство оказалось ему в жутко интересную диковинку, и он с восторгом в нем поселился... Осваивался бурно, изучал, читал, спрашивал, спорил, с упоением погружался в новое для себя знание, а по воскресеньям начал ходить с нами в церковь. Окрестили мы Илью в начале 1993 года в храме Космы и Дамиана в Шубине, куда он затем регулярно ходил с нами на службы».
Насколько нелегким оказался переезд в Москву, Илья Валерьевич рассказал мне спустя два года, за которые, как выяснилось, он успел прожить целую жизнь. Сидя на его кухне осенью 1995 года, мы наговаривали на диктофон текст, предназначенный для интерактивного проекта «Погружение». И я снова включил кнопку «запись»...
Александр Кушнир: С чего для тебя в контексте «Наутилуса» начались девяностые?
Илья Кормильцев: Осенью 1992 года я перебрался в Москву накануне презентации альбома «Чужая земля». Тогда я сказал Славке: «Как-то мы с тобой странно живем, надо все это по-другому делать». И мы решили собраться в Москве и написать новый материал. Я притащил Бутусова на Остоженку, и мы сидели с ним и что-то писали. За этот период были написаны «К Элоизе», «Кто еще», «Железнодорожник» и «Тутанхамон». Из разных альбомов на самом деле. После того как Бутусов прожил у меня две недели, у нас восстановилось плотное общение.
Я поехал на гастроли и своими глазами увидел, что обстановка в «Наутилусе» просто невыносимая. Однажды я присутствовал на уникальном концерте в городе Вильнюсе, где песню «Тихие игры» группа пыталась начать шесть раз. Три музыканта шесть раз начинали играть в разных тональностях... Короче говоря, вот такая ситуация. Весной 1993 года я ездил практически на все гастроли, в Краснодар и другие города, и много присматривался. Потом устал. И параллельно слепил кавер-проект, который называется «Отчет», включавший в себя выпуск диска и сборные концерты. Мы решили, что будем отмечать десятилетие «Наутилуса» в Горбушке с рок-командами из Питера, Москвы и Свердловска. Вместе с Игорем Воеводиным я занимался этими проектами, и в Питере в «Октябрьском» мы все вместе тоже сыграли. А ситуация в «Наутилусе» в это время становилась все хуже и хуже... Писать новый материал никто не хочет, заниматься творчеством никто не хочет. Один только пьяный гон, озлобленные, истерические демонстрации протеста. Все пьют, и Слава от этого как-то мрачно работает.
А. К.: Новый директор тоже пил?
И. К.: Как лошадь. Ведрами. И я понял, что это — кисляк... Увидел, что Воеводин спивается вместе с группой. В последние дни работы Игоря его норма дошла до двух бутылок «Распутина» в день. Как директор он очень хороший парень — надежный, честный человек... Но совершенно не способен появляться в приличном обществе, работать с массмедиа... Способен забивать гастроли, ездить по селам и весям. Я видел, что все кисло и плачевно. Весной 93-го я сказал: «Слава, ты не устал от всего этого?»
Летом мы поехали в Ялту, где фактически закончилась директорская карьера Воеводина. Он вручил паспорта какому-то хмырю, который обещал нам достать билеты на самолет из Симферополя в Москву. С тех пор этих паспортов мы больше не видели. Это была последняя точка. У Игоря начались проблемы с лимфатической системой, он начал опухать. В общем, директора пришлось выгнать. Затем было три дня безобразных разборок в Калининграде — с киданием предметов, повсеместным пьянством, матом Белкина, плевками в лицо. И я сказал: «Все, Слава! Давай закроем этот печальный этап». И мы все закрыли...
А. К.: Если вы опять всех разогнали, то с кем планировали играть? И записывать «Титаник»?
И. К.: Славка отправился заниматься демонстрационной записью «Титаника» вместе с «Аквариумом». В процессе работы в студии на Фонтанке у Бутусова начали складываться хорошие отношения с Сакмаровым и другими музыкантами. Но потом напрягся Гребенщиков. Музыканты стали обсуждать совместные поездки, и Борис начал показывать свое недовольство. Славка сразу отрулил, поскольку относится к Гребенщикову со священным трепетом. И тогда встал извечный русский вопрос: «Что делать?» Из-за отсутствия других кандидатур я взял на себя роль продюсера коллектива. Каковым фактически являюсь и по сей день. Хотя публично себя так нигде не называл и нигде это не написано. И никогда я не получал за это никаких денег... Это был октябрь 1993 года. Я понял, что если этого не сделаю, то скоро не буду получать денег вообще. Поэтому и пошел на этот отчаянный шаг.
Насчет нового альбома я сделал предложения фирме «Фили», попросив довольно наглые по тем временам цифры. Аванс $15000, неограниченное время работы в студии и роялти от продажи пластинок и кассет. «Фили» долго копались и дали ответ на два дня позже, чем «JSP» — свердловская компания, которая выпускала пластинки «Чужая земля» и «Разлука». Там работали хорошо знакомые мне люди — в частности, с Сережей Кисловым мы вместе делали альбом кавер-версий «Отчет». В его же студии, где когда-то писалась «Пятнашка» «Урфин Джюса», все было переделано и куплена новая аппаратура. И там писалось много свердловских групп: «Чайф», «Агата Кристи», альбом кавер-версий «Наутилуса». Мы туда приехали, зарекрутировали на помощь Вадика Самойлова, потому что у нас в группе осталось мало народу: Бутусов, Гога Копылов на басу и Алик Потапкин на барабанах. Приготовились работать, отказали «Филям» окончательно...
А. К.: Скандала не было?
И. К.: Был, но в другом месте. Страшный скандал разразился между двумя директорами студии. Дело в том, что один жил с женой другого — за спиной у партнера. Поскольку один из них был связан с верхушкой бандитских кругов Свердловска, он начал выяснять все именно на таком уровне. Его жена тоже нашла каких-то защитников-покровителей. Вот так мы и писали этот альбом... Я помню запись «Титаника», состоявшую из следующих компонентов. Постоянно врывающиеся в студию какие-то бритозатылочные, которые начинали орать: «А ну, блядь, всем встать! Где там этот пидарас, который...» Примерно с такими текстами они выступали.
Параллельно приезжали мрачные люди из охраны банка, в котором была заложена эта студия. С суровыми лицами они накладывали печати, и помещение закрывалось... Мы то выгонялись из студии, то снова в нее приходили. Вадик Самойлов, поглощающий с подноса, заказанного в хоум-сервисе, невероятное количество жратвы, два салата, два первых, три вторых, мороженое сверху и еще эклер. Помню Вадика, который облизывает эти пальцы, жирные от сала и мороженого. И тыкает ими в компьютер, а компьютер покрывается пятнами...
А. К.: И кто оплачивал этот праздник жизни?
И. К.: Сам Вадик, который очень много ест. За год до этого они записали «Позорную звезду», и как-то у «Агаты» плохо шли дела с концертами, с директором, со студией... Они были в полной жопе, и Вадик всерьез подумывал, куда бы ему свернуть. Тем более что отношения между двумя братьями кислородом никогда не озонировали и не были особенно братскими...
По вечерам в студии постоянно устраивались танцы и пьянки. Вадик Самойлов, Алик Потапкин и второй директор «JSP» Паша Антонов приглашали каких-то бесконечных блядей из шейпинга. Однажды они так плясали, что сломали колонки, опрокинув их на пол. В очередной раз приехали бандиты с пистолетами.
Затем в студии появился очнувшийся от пьянства Воеводин... Картина такая: я и Слава сидим в валенках. Была очень холодная зима, минус сорок. Рядом сидит Гога Копылов и грустно говорит: «Эх, хорошо было при Воеводине! Всегда полтаху нальет». Ровно в этот момент бесшумно открывается дверь в студию. На пороге стоит Воеводин, в одной руке пистолет, в другой — бутылка «Распутина». И говорит: «Я слышал, у вас тут разборки? Скажите, кто вас обижает?» А надо сказать, что Игорь сам когда-то отсидел восемь лет в местах не столь отдаленных. Вот... явился защищать нас.
А. К.: А если надо было бы нажать курок, Воеводин бы нажал?