В таком положении естественным было задуматься о других, неправовых, возможностях, а именно о покушении. Но и это было невозможно: я — один из немногих — во время войны однажды побывал в штаб-квартире фюрера. Мне было приказано представить Гиммлеру доклад. Попасть туда можно было только по письменному приказу из самой штаб-квартиры фюрера. Затем надо было получить в определенной берлинской инстанции билет на особый поезд, который туда направлялся. На перроне и в поезде были очень строгие меры контроля. А затем, после ночной поездки, около полудня следующего дня, поезд вдруг остановился где-то в Восточной Пруссии на зеленом лугу среди коров. По дороге, идущей через поля, приехала машина и увезла меня. Мы проезжали через густой лес, через множество кругов оцепления. А за ними в хаотичном порядке стояли строения, прикрытые маскировочной сеткой и строго охраняемые. Кто там жил, где именно находились Гиммлер или Гитлер, понять было невозможно. Впрочем, с докладом я так и не выступил, поскольку после долгих часов ожидания был отправлен обратно. Говорили, что Гиммлера внезапно вызвали и отправили самолетом на фронт. И я поехал назад. Поскольку я мог оценить возможность [покушения], такой вариант я не рассматривал.
Можно было подумать о том, чтобы выступить перед обществом со свидетельствами об этих делах. Но тому, кто поступил бы так, никто не поверил бы. Его объявили бы сумасшедшим и арестовали.
Отбросив эти «неправовые возможности», Морген начал обдумывать, что можно сделать за границей[366]:
В конце той бессонной ночи я пришел к выводу, что эта система может быть побеждена только извне. И я задумался над тем, что смог бы предпринять. [Пауза.] Мне вспомнилось, что некоторое время назад я разговаривал с одним комиссаром уголовной полиции, который много лет наблюдал за постом на границе со Швейцарией, в Констанце, и между делом описал мне множество способов перейти границу — там на некоторых улицах стояли дома, у которых парадная дверь находилась на германской территории, а задняя уже на швейцарской. Я решил, что смогу найти такие места перехода. И поэтому я решил отправиться в Швейцарию.
Для меня это было несложно, поскольку из-за постоянных командировок я всегда имел при себе бланки командировочных предписаний и пустой военный пропуск. Мне надо было только заполнить их, как в случае внезапного расследования. Так я подготовил пропуск, командировочное предписание, сообщавшее о «военном судебном расследовании в Вене», а после Вены в Констанце, и поехал прямо туда.
Но затем Морген начал сомневаться в осуществимости этого плана[367]:
Примерно через 36 часов я приблизился к своей цели. Я был достаточно спокоен, чтобы попытаться представить, что произойдет дальше. Я думал, что успешно пересеку границу, и я спросил себя, что именно произойдет на другой стороне — в подробностях. Конечно, немедленно начнется допрос: меня будут переводить из одного кабинета в другой, более высокого уровня. А поскольку я пытался представить это живо — вопросы, мои ответы, — мне внезапно стало ясно, что мой отчет и моя история покажутся другой стороне настолько невероятными и невообразимыми, особенно в нейтральной стране, что мне не поверят. Конечно, мне задали бы вопрос: вы сами видели, как убивают газом? Вы видели хотя бы один труп, одного убитого заключенного? И мне пришлось бы сказать честно: нет.
Итак, этот план оказался несостоятельным. И даже если он в какой-то степени сработал бы, объясняет Морген, последствия были бы катастрофическими[368]:
Но я отвлекся от этого размышления, представил его с другой стороны и подумал: если все пойдет хорошо, что произойдет затем? Конечно, швейцарское правительство не сможет сделать ничего. Но меня, вероятно, представят прессе, и я смогу выступить с заявлением. Следствием этого станет военная пропаганда против Германии, которая наберет чудовищные обороты. И мне пришлось сказать себе после всего, что я увидел: после всеобщего краха, после полной победы над Германией победители, даже на основании этого события, уничтожат нас, весь немецкий народ и, как я подумал, четвертуют каждого в отдельности. [Пауза.] И привести что-то подобное в движение, стать ответственным за это было выше моих сил.
«Немецкий народ» — широкое понятие, но он состоит из множества отдельных людей. И я подумал о близких. Прежде всего, естественно, о родителях, которые обеспечили мне возможность учиться ценой жертв и которых я знал только как работящих, порядочных людей, не заслуживших такой участи. Затем я подумал о товарищах, которых оставил на русском фронте едва ли за четверть года до того[369]. Тогда я служил в полку «СС-Германия», который состоял большей частью из датчан, бельгийцев, голландцев, норвежцев, из добровольцев, молодых идеалистов, которые открыто заявляли мне, что сами они не национал-социалисты, но просто защищают здесь европейскую культуру от разбушевавшегося большевизма, и которые, будучи плохо вооружены, сражались с превосходящими силами противника, выполняли бессмысленные приказы об остановке наступления, а затем — солдаты знакомы с этим по русскому фронту — отправлялись на бойню целыми дивизиями, — но они тем не менее шли на смерть за свои идеалы. Они этого тоже не заслуживали. И тогда я увидел, что, с какой бы стороны я ни посмотрел на эту ситуацию, такие действия могли привести только к новой беде, и после этого я вернулся в Берлин.
Отказавшись от плана бегства в Швейцарию, Морген снова задумался о преступниках[370]:
В дороге я стал еще спокойнее. Вспомнив о тех палачах в Освенциме, вспомнив с ненавистью, презрением и отвращением заключенных, которые им помогали, я попытался поставить себя на их место. Это особенность людей, да и вообще жизни — приспосабливаться к данности и хвататься за каждую соломинку, за любую возможность выжить. И поскольку нельзя поэтому злиться на заключенных, нельзя также злиться ни на все человечество, ни на весь немецкий народ из-за тех эсэсовцев.
Мысли о «палачах» из СС и о том, что отделило их от остального человечества, привели Моргена к выработке нового, более реалистичного плана[371]:
Благодаря осознанию этого я внезапно увидел возможный способ действий. Там, где высшая ценность, сама жизнь, больше ничего не стоит и втаптывается в грязь, уничтожается в массовом порядке, там также должны разрушаться и терять свое значение все другие права и ценности, будь то право собственности, добросовестность или что-то еще. А поэтому — в чем я уже убедился — люди, которым давались такие задания, не могли не стать преступниками. Но ведь мои полномочия и уголовный кодекс давали мне возможность преследовать за те преступления, совершать которые им не приказывали. Именно это я и стал делать.
Заключительный шаг в рассуждениях Моргена, изложенных здесь, вытекает непосредственно из его концепции преступной коррупции. Морген рассудил, что виновные в массовых уничтожениях должны морально разлагаться и совершать и другие преступления — те, за которые Морген сможет преследовать их по суду, не имея возможности преследовать за массовые убийства. Таким образом, действовавший уголовный кодекс давал ему возможность преследовать преступников, хотя и не за самые серьезные из их преступлений.
Морген часто говорил о побочных преступлениях, которые совершались под разлагающим влиянием массовых убийств. В одном из отчетов, написанных для американцев сразу после войны, он сообщал[372]:
Судебная система СС не могла одолеть корень зла в концентрационных лагерях. Это была «тайная сторона деятельности» концентрационных лагерей — бесправие заключенных и массовое уничтожение человеческих жизней, приказ о котором отдавал лично Гитлер. Эта ужасная атмосфера неминуемо подрывала нравственность каждого участника и, подобно тысячеглавой гидре, порождала все новые преступления.
В следующем отчете для американцев Морген пишет: «Судебное управление СС выяснило, что система беззакония и поставленное на промышленную основу массовое уничтожение людей в лагерях смерти должны были полностью морально разложить [demoralisieren] войска, и это было явно видно по шокирующим уголовным делам»[373]. Морген писал это в декабре 1945 г. и январе 1946 г., но примерно то же самое он говорил главному врачу СС Гравицу весной 1944 г., предостерегая его от «последствий, к которым приведут эти массовые убийства: эпидемия коррупции, озверение людей»[374]. Он сообщал также, что написал своему начальству рапорт об убийствах в газовых камерах, который
…приводил к самому решительному и важному выводу, что […] члены СС, причастные к убийствам в газовых камерах, в результате морально разлагаются [demoralisiert] до такой степени, что в дальнейшем не могут быть ни обычными военнослужащими, ни даже просто гражданами, и, кроме того, что этими чудовищными [ungeheuerlich] преступлениями руководство государства разрушало собственные моральные основы[375].
По словам Моргена, «с такими методами государство двигалось прямиком в пропасть»[376].