XXV

ЕЩЕ ОДНА ПОПЫТКА

Эди на вопросы врача не ответила ни слова. Для нее все было безразлично.

«Что ему нужно?.. Хоронить Дунбея!.. Вздор… Надо обдумать…»

Эди беспомощно оглянулась.

В окне весело играли лучи августовского солнца. Мучительно прозрачный воздух блестел стальной синевой.

Через закрытые двери и окна доносились звуки тягучего рассказа.

Иребо, старый ягноб, как и ежедневно в это время, рассказывал внучке о былом величии народа ягнобов.

В комнату вошел Соколов. Его поразили полузакрытые глаза Эди.

Она заметила его. Она должна была видеть его! И все- таки она сидит неподвижно и молчит. Ей нечего сказать.

— Эди, к чему такое самобичевание? Неужели нельзя в иных формах выразить свою скорбь?

— Что означает смерть? — как-то не в тон спросила вдруг Эди.

— В мире меньше стало одним человеком. Разве это может быть поводом для утраты цели в жизни? Эди! Дунбей был цельным человеком… Дело, в борьбе за которое… э… он умер, живо… И, может быть… Нет — безусловно… Это дело ждет вас также, как и меня.

Соколов не был оратором. Его простые слова в другой обстановке, в другое время прошли бы, быть может, незамеченными, затерялись бы среди мелочей жизни.

Сейчас, в ту минуту, когда Эди жила только мыслями о Дунбее, напоминание о словах, сказанных в заветный вечер — в последние часы жизни Дунбея — стало для нее призывом, и ее неудержимо потянуло на улицу, чтобы закричать: