– Я так не думаю. Пожалуйста, закройте дверь на балкон.

Я неуверенно встаю и закрываю балконную дверь. Садясь обратно, замечаю, что между бровями у Вероники появилась беспокойная морщинка.

– Сегодня ночью мне приснилось, будто он стоит за дверью. Проснувшись, я почувствовала полную уверенность, что это он, настолько сон казался реальным. Я даже позвала его. Почему все это всплывает в памяти именно сейчас? Что это означает? Чем старше я становлюсь, тем чаще меня посещает ощущение, что в мире не бывает ничего случайного и все имеет свой смысл. Возможно, в текущий момент вы этого и не осознаете, но спустя некоторое время взаимосвязи все равно станут очевидны.

Она смотрит на меня.

– Вы знаете, почему вы здесь?

– Из-за интервью? – высказываю я предположение низким голосом.

– Ах, интервью? Я практически успела о нем забыть.

Вероника подается корпусом вперед:

– Человек не может исчезнуть, пока он живет в нашем сознании. Разве не так?

Рука Вероники дрожит на столе. Обручальное кольцо на ее безымянном пальце болтается, словно метка на птичьей ножке. С трудом сглотнув, отвечаю:

– Да, конечно, это так.

Свои старые виниловые пластинки я убрала, но не выбросила. Они занимали место среди вещей, к которым я испытываю эмоциональную привязанность, и потому переезжали за мной следом, хотя я их и не слушала. Я знала, что в самой глубине кладовки в подвале должны стоять две картонные коробки, где среди прочего хранится пластинка группы «Космонавты» с автографом Эрика Эркильса, оставленным во время концерта в Лунде. В тот раз я твердо намеревалась ее найти.

Подвал и прачечная – единственное убежище, где можно ненадолго скрыться от маленьких детей и семейной жизни, имея при этом железобетонное алиби: прибраться, разобрать или найти что-нибудь важное. Отношения в паре изобилуют подобными хитроумными отговорками. Том, например, мог часами мыть машину, когда мы навещали моих родителей. Все ради того, чтобы избежать общения с ними. У меня был поверхностный предлог для визита в подвал: найти старый проигрыватель и несколько детских пластинок, которые я в свое время сохранила для Оскара – вдруг заинтересуется, захочет послушать? Истинная причина, как уже говорилось, выглядела не столь благородной.

Когда я, открыв висячий замок, начала прокладывать себе путь между разобранной детской кроваткой и манежем, сердце учащенно билось. Мы с Томом сохранили все детские вещи, потому что надеялись, что у нас будет еще ребенок, но мне так и не удалось забеременеть, хотя Оскару на тот момент уже исполнилось десять. Одежда и обувь были аккуратно отсортированы и упакованы по возрастам. Выведенные изящным почерком надписи на коробках гласили: «Пасха», «Рождество», «зимняя обувь». Обычно, спускаясь в подвал, я застревала не с тем, ради чего пришла: начинала листать фотоальбомы или примерять старую одежду. Но сейчас я сосредоточилась на поставленной цели.

У нас с Томом у каждого было по три картонных коробки вещей из прошлого, которое предшествовало нашему знакомству. Именные коробки никогда не распаковывались, но по какой-то причине эти капсулы времени с сочинениями, футбольными кубками и предметами из детства одному из нас важно было сохранить. Вероятно, из тех же смутных соображений мы не выбрасываем свои молочные зубы.

Долго искать не пришлось. Мои коробки стояли в самой глубине, пострадавшие от сырости и помявшиеся при переездах. Присев на скамеечку, я начала вскрывать ту, на которой было написано: «Эбба, подростковый возраст». Сверху лежало кружевное платье в черных и красных тонах – когда-то оно считалось невероятно крутым, и сейчас, между прочим, круг замкнулся, и такая модель вновь стала популярной. Я отложила платье в сторону – может, смогу надеть его на приближающуюся рождественскую вечеринку? Неприлично дорогая по тем временам плойка для волос была упакована в мешочек, где также лежали бигуди и пачка писем, украшенных наклейками. Не позволяя себе отвлекаться, я продолжала поиски. Под картонкой из-под обуви с записями на кассетах я обнаружила то, что искала. Коробку, в которой плотно прижаты друг другу штук двадцать виниловых пластинок – все одинаково мне знакомы, будто я слушала их вчера. Я вытащила парочку, чтобы легче было просматривать оставшиеся, и, читая по диагонали обратные стороны обложек, поняла, что по-прежнему помню многие тексты наизусть. Почему выученное в молодости – тексты песен, например, – помнишь потом всю жизнь? Нервничая, я рылась дальше. Пластинка «Космонавтов» лежала предпоследней, заботливо обернутая в одну из дефицитных целлофановых обложек, которые продавались из-под полы в магазинах грамзаписи по две кроны за штуку. Вспотевшими от волнения пальцами я достала пластинку.

На обложке напечатана фотография группы, расслабленно позирующей на фоне покрытого надписями военного бункера.

«ОСТАВЬ ТРУП В ПОКОЕ» – гласило граффити за их спинами. На переднем плане стоял Эрик, одетый в мешковатую красную рубашку, поверх которой красовались черные подтяжки. У него была жутко серьезная мина и подбородок выдвинут вперед. Ударник, чье имя я успела позабыть, щеголял в берете и синеватых солнечных очках круглой формы. Гитарист прижимал руку к груди, словно принимая военную присягу, и уныло смотрел вдаль – достаточно типичная поза для рокеров тех времен. То, что раньше представлялось революционным и даже слегка опасным, сегодня кажется милым и невинным. Лишь одно было прежним: взгляд Эрика. Он смотрел с обложки пластинки прямо мне в глаза. Тепло растекалось по всему телу. «Это всего-навсего старая фотография, – уговаривала я себя. – Похоже, ты все еще не можешь обуздать свои чертовы чувства, сохраняя трезвую голову. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что делаешь?» Но слова на меня не действовали – их дисквалифицировало тело, ставшее вязким, как мед. Прямо поперек фотографии Эрик оставил свой автограф, написанный черным фломастером: «Эббе, знающей тексты всех песен наизусть. Обнимаю. Эрик».

Помню, как я стояла у самой сцены, совершенно не в себе и без малейшего желания рисоваться. Я знала наизусть все тексты и подпевала от души. В конце концов, рассмеявшись, он вручил мне микрофон. А потом, когда я попросила автограф, сказал: «Теперь я знаю, кому звонить, когда в следующий раз заболею».

Три года спустя я встретила Тома.