– Я даже не знаю, жив ли он. Ведь Бу был художником. Они ведь обычно рано умирают? – Вероника вопросительно смотрит на меня.

– Но, если он жив, разве вам не хотелось бы встретиться с ним? – продолжаю я настойчиво. – Вы ведь думали о нем и даже написали медиуму.

– А что в этом проку? Ну, что бы мы друг другу сказали?

– Неужели у вас не осталось к нему вопросов? Может быть, есть желание спросить о невысказанном?

Чувствую, как во мне просыпается старый советчик в вопросах любви.

Вероника кладет на стол шарик-тренажер. Внезапно уверенность в себе оставляет ее.

– Вы не видели, что там было указано в меню, в вестибюле? Его обычно вывешивают на доску объявлений. Они молодцы – вносят разнообразие, находят новые блюда. Всякие ризотто и так далее. Много вегетарианской еды. – Вероника умолкает.

– Я не видела, – отвечаю я. – А у вас не сохранились фотографии Бу? Мне бы очень хотелось посмотреть, как он выглядел.

Понимаю, что это уводит меня еще дальше от статьи, но не могу удержаться.

Вероника сжимает губы, скривив их в немного забавную гримасу.

– У меня есть одна, – говорит она в конце концов. – Фотоальбом стоит вон там, в книжном шкафу. В самом дальнем углу. У него коричневая обложка. – Вероника кивает головой в сторону полок.

Поднявшись с места, я подхожу к шкафу и достаю запылившийся альбом. На обложке выведено витиеватым почерком: «Воспоминания о лете 1955 г.». Двигаю стул так, чтобы мы оказались рядом друг с другом, и кладу альбом на стол. От Вероники исходит едва заметный аромат лаванды.

– Вы можете перелистывать, а я скажу вам, когда остановиться, – просит она. – Правая рука плохо мне подчиняется.

Раскрываю альбом. Из-за клея страницы с трудом отделяются одна от другой. Они сделаны из грубого картона и слегка разбухли. Кажется, от них пахнет гарью и чем-то терпким. Как от засушенных цветов. Я осторожно листаю шелковистую бумагу, защищающую снимки на жестких страницах. На фотографиях – компании, позирующие на террасах, взморье перед киоском с вывеской «Ангельс». Подписи лаконичны: «Закат», «Сигне на террасе», «Франси ест вафли». Большая часть снимков – черно-белые, но каким-то удивительным образом я чувствую их цвета. Теплые. Насыщенные. Словно их проявляли через патоку.

– Стояла такая жара, что даже мухи еле летали. Всем хватало сил только на самые необходимые дела. В такую погоду можно было только купаться, – Вероника указывает на страницу. – Вот это – мы.

На берегу сидят трое. Посередине, облокотившись, сидит молодой человек с длинной челкой и хмурым выражением лица. Рядом с ним выпячивает грудь улыбающаяся блондинка с короткой стрижкой в купальнике-бикини. Она напоминает Мэрилин Монро. Немного поодаль, по другую сторону от молодого человека, слегка сгорбившись, сидит высокая худенькая девушка. Челка спадает на серьезные глаза.

– Это вы? – спрашиваю я, коснувшись лица девушки на фотографии.

– Да, я. А это – моя двоюродная сестра Франси. – Вероника проводит указательным пальцем по изображению девушки в бикини.

– Она уделяла очень много внимания внешней эстетике. Своей собственной и своего окружения. Одевалась всегда в самое модное. Потом Франси стала актрисой в Копенгагене. Несколько сезонов играла даже в одной постановке Датского Королевского театра. На самом деле она работала на телефонной станции, но, оказавшись в нужном месте в нужное время, получила временную маленькую роль, когда заболела одна из актрис, да так и осталась в театре. В основном играла роли второго плана.

Убрав прядь волос с подбородка, Вероника продолжает: