Эрика почувствовала, как на блузку ей плеснула холодная жидкость, потом еще раз, еще. Роберт окроплял ее водой, наверняка взятой из лесного родника. Очищал перед закланием.
С плеском воды мешалось постукивание сухих зерен. Ячменных, из корзинки.
То были символы древней религии — зерно и вода, плоть и кровь живой земли. Эрика взглянула на брата и на миг перестала быть женщиной конца двадцатого века; она была девушкой времен Агамемнона, распростертой на алтаре, застывшей в ожидании смерти, а над ней склонялся жрец в ритуальной маске, освещенный светом пламени под известняковой крышей.
Из корзинки высыпались последние зерна. Из банки стекли последние капли.
Роберт хотел отставить банку, но впопыхах выронил. Банка разлетелась фонтаном керамических осколков, напоминающих цветочные лепестки. Он как будто не заметил этого.
— Не остановить, — проскулил Роберт.
Он запустил руку в корзинку, вынул ее, и Эрика увидела бронзовый блеск ножа.
Она попыталась заговорить, но во рту у нее пересохло, горло перехватило, и оттуда не могло выйти ни слова.
Нож, мерцая, устремился к ней, и она была уверена, что это ее последний миг, — но лезвие лишь отхватило несколько прядей волос. Роберт положил их на раскрытую ладонь.
Тяжело дыша, со струящимся из-под маски потом он поднес отрезанные волосы к фитилю лампы.
Эрика отдаленно вспомнила, что предание волос жертвы огню тоже является частью древних обрядов, однако не могла припомнить ее смысла.
Она знала только, что это предпоследняя стадия ритуала. За ней должна последовать смерть.
Запястья медленно задвигались под ее спиной, затерлись о завязанный узлом шарф. Она изогнулась на столе. Надо сражаться, что-то делать, выиграть время, хотя бы несколько секунд. Но не могла найти сил.
Роберт повернулся к ней. Она увидела бычью морду, увенчанную рогами.
Эрика ждала, сила воли ее совершенно иссякла.
Левая рука Роберта потянулась к ней. Грубые кончики пальцев, твердые как камень, сжали ее лицо. Она застонала.
И медленно, с трепетной осторожностью, Роберт запрокинул ей голову, чтобы открыть для ножа горло.
Коридор был длинным, прямым, и Коннор шел быстро, замедляя шаг лишь для того, чтобы обходить сталагмиты и подернутые пленкой лужи, кишащие какой-то своей жизнью. В пещерах было теплее, чем наверху, и он взмок от пота.
На каждом перекрестке он освещал фонариком стены, ища очередную стрелу, и не находил.
Коннор уже готов был решить, что Эрика пошла в другую сторону и он просто теряет время, как вдруг увидел красное пятно, более яркое, чем ржавчина, в нескольких ярдах впереди на стене.