Человек-бык. Минотавр. Образ, зловеще уместный здесь, в этом каменном лабиринте.
— Ты не переменилась, — сказал Роберт из-за маски, голос его звучал приглушенно, потусторонне. — Не могла перемениться.
— Посмотри на меня. Как следует посмотри. Увидишь.
Роберт с видимой неохотой сделал шаг, другой, склонился над ней, она уставилась в глазные прорези маски и встретила его мерцающий взгляд.
И он понял. Эрика уловила в его глазах проблеск осознания, внезапное уразумение того, что она уже не та, какой была.
— Я посвящена в таинства, Роберт, — прошептала она, избрав предмет, который брат ее наверняка мог понять. — Я, как посвящаемые в Элевсине, прошла через лабиринт в темноте. И переродилась.
Роберт молча замер. На какой-то миг Эрика была уверена, что убедила его.
Потом с резким движением плеч, с рефлективной дрожью отрицания он отвернулся.
— Нет.
— Роберт…
— Нет!
Он вернулся к шкафчику, достал оттуда чашу и поставил на пол возле стола.
В эту чашу хлынет кровь, когда бронзовый нож рассечет ей горло.
— Ты не добьешься своего, — настаивала она. — Только ухудшишь положение дел.
— Ухудшу? — Роберт издал смешок, похожий на бычье фырканье. — Что может быть хуже? Хуже, чем то, что они устраивают мне ежедневно и еженощно? Хуже этого?
Он схватил Эрику за плечи, нагнулся, заслоняя маской все пространство.
— Слышала бы ты их, сестричка. Слышала бы слова, которые они произносят, ужасные слова, колкости и угрозы, насмешки и проклятия — и это почти не прекращается, куда я ни бегу, они находят меня и не оставляют в покое…
Эрика почувствовала себя снова двенадцатилетней, в нью-хемпширской школе, прижимающей к уху телефонную трубку, слушающей, как братишка говорит, подавляя рыдания, о задирах, которые дразнят и преследуют его, называют слабаком и гнусным типом, бьют, устраивают жестокие проделки, «…и никогда не оставляют меня в покое, сестричка, ни на минуту, никогда!».
— Кто, Роберт? — спросила она, глядя на бычью маску и представляя себе за ней того мальчика. — Кого ты слышишь?
— Сама знаешь. Они твои — и ее. Твои и Матери.