– Ты права: то, что излучает этот парень, просто невероятно. Не оставляй с ним ребёнка.
– Да, знаешь, я чувствую это прямо здесь. Правда.
– Я бы сказал, что у него нет оргонной энергии.
– Ты что, спятил? Она у всех есть.
– Знаю, но, видишь ли, я не знаю, известно ли тебе, но он не принимает её, он как бы отталкивает её, он... ну, я не знаю... но это же очевидно, разве не видите?
Именно Симон не дал окрестить Сержа жеманным христианским именем. Когда он родился, Барбара хотела назвать младенца Себастьяном-Казимиром, или Жерве-Артуром, или Гийомом-Ромуальдом, или кем-нибудь ещё в том же духе, но Симон запротестовал с такой нетипичной энергией, что Барбара уступила: они тогда собирались пожениться, и её беспокоили другие разногласия. Сержем звали отца Симона, которым он восхищался.
Что касается настоящего имени Барбары, то её звали Жоржетта. Мать только так её и называла, будучи у них в Париже. Склонный к иронии, Серж готов был обмочиться со смеху всякий раз, когда бабушка говорила «Жоржетта», но вовремя сдерживался. В те дни у Барбары бывало скверное настроение, и между матерью и дочерью вспыхивали ссоры.
Эта старуха был врагом Джонатана. Она часто видела Сержа в его компании, и ей это не нравилось: она приехала в Париж, дабы насладиться внуком, а этот соперник нарушил её планы. Серж был просто невыносим со своей бабушкой – хорошие манеры он приберегал для этого тихого молодого человека, который даже не был французом. Старуха думала, что Джонатан уделяет столько внимания Сержу, чтобы переспать с его матерью. Она это считала отвратительным: ведь доверие ребёнка нетрудно заслужить, и Барбара, конечно, на это купится! Старуху бесило, что такой расклад лишал её привилегий и удовольствий, которые по праву принадлежали ей одной.
Она жила в Перонне. Она мечтала забрать Сержа подальше от разгульной жизни, которую вела Барбара, и сделать его частью своего вдовьего осёдлого существования. За свою жизнь она воспитала дочь, мужа и шестерых пуделей. Столь большое число собак объяснялось тем, что она усыпляла их, как только они приближались к возрасту, требующего особой заботы и внимания.
Когда Серж был совсем маленьким, его часто отдавали на её попечение - для Барбары было важнее избавиться от сына, нежели найти ему подходящую компанию. Старуха заставляла его носить соломенную шляпу, приглядывала, когда он играл в сквере, усаживала смотреть рекламу по ТВ, дарила ему костюмчик Зорро с чёрной маской и пистолетами, заставляла его сюсюкать, шепелявя и визгливо вскрикивая, потому что голос самого Сержа был грубым и говорил он предложениями, не имевшими ничего общего с тем, что выходит из живота куклы. Впрочем, Серж любил свою бабушку: в три-четыре года, переполняемый живостью, нежностью и доверчивостью, он любил всех.
После одного такого отдыха у бабушки, немногим дольше обычного, Барбаре показалось, что её сын превращается в идиота и решила больше не ездить в Перонну. Сержу понадобилась всего неделя, чтобы восстановить свой грубый голос, смех и дерзость; и покуда он был счастлив с ней, Барбара любила этим хвастать. Однако она вычитала в одной феминистской книге, что к трёхлетнему возрасту, как девочкам, так и мальчикам, начинают надоедать их матери. Она с тревогой наблюдала за ним, проверяя и отвергая это утверждение. Воспитание продолжалось. Бабушка никогда ничего подобного не читала. Тем не менее, она делала всё, что могла, чтобы побороть склонность Сержа любить того, кого он хотел любить. Это было главной причиной войны между ней и Барбарой, отсюда же происходили общие представления Барбары о Джонатане; это же было причиной, из-за которой Серж приходил в ярость от любых соблазнительных попыток этих двух женщин перетянуть его на свою сторону, поскольку сам он не желал иных развлечений, кроме как отправиться на прогулку, сидя на плечах Джонатана. Когда бабка была в боевом духе, она ходила вместе с ними. Серж, пользуясь случаем, пока его крепко держат за бёдра, взбирался Джонатану на плечи и притворялся будто хочет спрыгнуть. Потом он и правда прыгал: Джонатан ловил его под мышки, пока тот летел к земле; он восхищался храбростью мальчишки и долго обнимал его. Бабушка отворачивалась, говорила о сломанных ногах, о магазинчиках мороженого за углом, и её жёсткие пальцы дрожали.
– Где твой ящик для хлама? – спросил Серж, вприпрыжку залетая на кухню. Джонатан, сидя за столом, рисовал коричневыми и красными чернилами.
– Мой ящик для хлама?
– Да, куда ты складываешь вещи, знаешь, всякие разные штуки.
Джонатан встал, быстро прикрыв свой рисунок. Он открыл несколько ящиков комода, покрашенного в каштановый цвет с прожилками, имитирующими дерево, из которого он был сделан.
– Это пойдёт?
– Сейчас посмотрю.
Серж вытряхнул мешанину верёвочек, резинок, сломанных ручек, странных столовых приборов, пробок, шурупов и сотни других мелких вещей, которые, как он знал, люди обычно не выбрасывают.
– Что ты ищешь? – спросил Джонатан.
– Подожди! Сядь!