Насколько я смог увидеть, мой новый знакомый захотел начать быть, движимый желанием познания: смотреть, как всё устроено. И своим методом познания он выбрал анализ: раскладывать на части ‒ смотреть, как всё устроено.

Ого, здесь его воспоминания и заканчиваются. Но это же самое начало истории его бытия! И его путь длиннее, чем его воспоминания. Что с ним произошло?

На этом я решился потянуться к Сферам и запросить музыку его пути.

Пока слушал и играл, что слышу, заметил, на чём я играю. Я соорудил очень простой музыкальный инструмент, состоящий из маленького полусферического корпуса, длинного грифа с одной струной и смычка. Когда я успел его сделать? Из чего? Не помню…

Конечно, чтобы сыграть песнь пути рыжеволосого «человека», инструмента с одной струной категорически мало. Здесь нужен симфонический оркестр. И симфония – торжества познания и затем горечи падения.

В своём желании познавать мир в какой-то момент рыжеволосый добрался до устройства атома. Он был так заворожён распадом атома на составляющие и так хотел вновь и вновь созерцать этот процесс, что стал предлагать себя в качестве силы, хотевшей, чтобы происходили ядерные взрывы. Благословлявшей и творившей их. Если и была какая-то сила, которой молились те, кто хотел совершить ядерный взрыв, то это был этот рыжеволосый парень в белых одеждах, который влюблённо смотрел на высвобождающиеся при распаде атома силы ‒ и только на них. Тысячу раз, десять тысяч раз, сто тысяч раз он смотрел только на них. А на миллионный раз, когда салют стал ‒ нет, ни в коем случае не наскучившим! ‒ просто чуточку привычным, достаточно привычным, чтобы на секунду отвести от него взгляд, дух-любитель ядерных взрывов заметил кое-что ещё. Свет великой силы отбрасывал тень. Чем мощнее был свет, тем больше рядом с ним гасло искр жизни ‒ больших и малых.

Увидев сопровождающую его любимое зрелище во вселенной великую смерть, рыжеволосый дух больше не мог отвести от неё взгляд. И следующий миллион взрывов он работал ангелом смерти. Принимал в свои объятия умирающих и относил их домой ‒ или туда, куда они хотели дальше.

К концу миллиона он почувствовал, что близок к тому, чтобы сойти с ума. Слишком много света и смерти, слишком много. Он знал, что не может позволить себе сойти с ума, потому что тогда он будет неконтролируемо творить свет и смерть, смерть и свет, потому что он больше ничего не знает в своей жизни, и он сотворит слишком много смерти, прежде чем найдётся кто-то, кто сможет его остановить.

Миллионный взрыв был так ужасен, как он не видел никогда. На исчезающе короткое мгновение он даже залюбовался тем, как он был прекрасен ‒ как будто над миром родилось новое солнце. А потом напомнил себе, что сколь велик рождённый свет, столь велика и отброшенная тень, и пошёл собирать души. Услышал стон земли в великом грохоте и великой тишине ‒ и понял, что не осилит. Что сойдёт с ума прежде, чем донесёт души до нового места, и они сгорят в его ладонях.

Заплакал.

Взмолился.

Не знал, кому молится, но взмолился о помощи. Первый раз в жизни. Всей силой, которая была ему доступна.

Оставил свою память как магнит и защитный купол: притягивать души и держать их в едином поле, чтобы они не потерялись, чтобы в лавине происходящего вокруг ядерного взрыва они были в безопасности. Пока не придёт помощь.

Едва он успел замкнуть купол памяти, как он переместился в этот мир, где покой и перламутровое небо, светло-бежевые камни и светло-бежевая трава.

Он так и не узнал, пришла ли помощь.