Предоставляя большой интеллектуальный потенциал для понимания клановой организации постсоветской Центральной Азии, взгляды французского мыслителя не лишены одного существенного изъяна. Идеи Р. Генона совершенно исключают возможность позитивной модернизации традиционных сущностей, так как в целом современность в его представлении неизбежно продвигается к своему «закату». Таким образом, наполнение современным контентом любого традиционного образования не может рассматриваться иначе, как только со знаком минус.
Очевидно, что социальная перспектива кланов Центральной Азии вариативна хотя бы потому, что их место и роль в социально-политическом процессе даже в рамках рассматриваемого региона неоднозначны. Во-первых, в силу разности соотношения «власть – кланы – общество». Вряд ли корректно отождествлять социально-политический статус кланов Казахстана и Туркменистана, возможности применения насилия при достижении политических амбиций элитных групп Таджикистана и Узбекистана. Безусловно, социальный феномен клановой организации в постсоветской Центральной Азии будет иметь специфические темпоральные и функциональные характеристики. Вместе с тем, имея общие черты в историко-культурных основаниях и факторах, порождающих жизнеспособность, клановые сообщества постсоветских азиатских республик как социально-политическое явление, проецирующееся на политический процесс и имеющее схожую политическую результативность, безусловно, заслуживает дополнительного эмпирического исследования, способного стать источником дальнейшего теоретического осмысления.
Современное обществознание располагает достаточным теоретическим потенциалом для концептуализации постсоветских клановых сообществ, в том числе азиатских, новых независимых государств. Положения структурализма и неоинституционализма предоставляют идеологические направления для корректного описания не только их места и роли в социально-политическом процессе, но и в качественной трансформации, существенно влияющей на их функционал, социальный статус, субъектность в политическом процессе и перспективы развития.
Вместе с тем, являясь отправными направляющими, методологические посылы требуют верификации и дополнительного расширения и коррекции за счет поступательного эмпирического исследования.
Дальнейшее продвижение в освоении проблемы важно не только с точки зрения показа уже происшедших изменений азиатских патриархальных структур, но и научного прогнозирования их дальнейшей эволюции, возможности конструктивного использования в политической модернизации азиатских социумов.
1.2. Генезис и сущностные характеристики кланов республик Средней Азии и Казахстана
Общей характеристикой для всех азиатских клановых сообществ является их обусловленность территориально-этнической идентичностью и кровнородственными отношениями. Но даже в самом общем приближении их страновые черты имеют значительные особенности. Если типично намадские социумы Казахстана, Кыргызстана и Туркменистана (в этническом плане тюрко-монгольские) имеют в качестве основополагающего скрепа кровнородственные отношения, то общества Узбекистана и Таджикистана представляют собой «слоеный пирог», состоящий из потомков кочевых племен (мангытов, конгратов) и автохтонного индо-арийского населения древней городской культуры сартов.
Советская власть остановила естественный ход генезиса «ко-кандского», «хорезмского», «бухарского», казахского и киргизского этносов. В большинстве случаев это сопровождалось произвольным территориально-административным делением и даже появлением новых этнонимов: узбеки, таджики, казахи.
Процесс кланогенеза в социумах номадов связан с сохранением главной социальной ячейки – «большой семьи», помнящей свое родство до 7–9 поколения вглубь прошлого и являвшейся условием выживания в малых войнах (барымты) за скот и лучшие кочевья. Именно «низовая» связь «семья – род – племя» является самым прочным фундаментом всего общества. Ослушаться большого хана – плохо, изменить своему роду – недопустимо, грех.
В Казахстане помимо родоплеменных связей на генезис клановой структуры существенно повлияла жузовая стратификация. Жузы (Старший, Средний, Малый) явились общностями политико-административной локализации социума номадов, опосредованной направлениями кочевий и естественно сформировавшимися союзами племен в рамках их администрирования. Вместе с тем, несмотря на значимость жузового института, последний никогда не рассматривался в качестве альтернативы родоплеменному устройству, но органично интегрировался с ним.
Схема 1. Жузы в Казахстане[81]
Старший жуз охватывает территории Южного и Юго-Восточного Казахстана и включает племена джалаиров, дулат, албан, канлы, шапрашты, ысты, сара-уйсун, сргели, ошакты, шанышклы. Средний интегрирует территорию северного, Центрального и Восточного Казахстана и племена аргынов, найманов, кипчаков, кере-ев, коныратов и уаки. Младший жуз простирается в пределах Западного Казахстана и состоит из шести племен алимулы, 12 племен байулы (в том числе самого воинственного адайцев) и семи племен жетыру. Жузовое деление имеет относительно недавнюю историю (с XVII в.)[82].
В жузовом объединении роды и племена сохраняли незыблемой свою иерархию и знать. Как правило, происхождение жузов в народном эпосе связывается с личностью конкретного исторического героя (иногда легендарного). «Нередко такая мифологизированная гипотеза принимается на веру и входит в научный оборот»[83]. Так как жузовая структура, помимо прочего, носила выраженный военно-политический характер, связанный с защитой жизненно важного пространства кочевий, ее организация предполагала централизацию власти и строгую исполнительскую дисциплину», укрепившуюся с включением жузовых воинских контингентов в военную структуру чингизидов. Исходя из сказанного, административно-военная гипотеза жузовой дифференциации казахского социума представляется наиболее адекватной.
С другой стороны, сочетание в военной организации сразу нескольких иерархий – родоплеменной и жузовой препятствовало внедрению единоначалия и порождало некую бифуркацию властных полномочий, что в полной мере сказывается на порядке современной казахской армии и ментальных основаниях официальных структур[84].
Жузовые объединения продуцировали существенные этнографические и культурные особенности территориальных локализаций, которые и сегодня в значительной степени фундируют пока неустраненный разлом по линии «север – юг». Как утверждает писатель С. Куттыкадам, южане «разговаривают подобно скороговорке, у них более мягкий говор, тогда как жители севера неторопливы в разговоре и гортанны. Писатель отмечает, что в случае, если южане изъясняются на своём диалекте с манерой пауз, придыхания, намеков, то северяне мало что разумеют. Существенно отличаются и традиционные кухни юга и севера. Северная кухня – более простая, обычно включающая блюда из муки и мяса, южная впитала в себя вкусовые предпочтения востока (супы, плов и т. п.)[85].
Существенным фактором казахского социогенеза стала инкорпорация во властную структуру намадов, представителей чингизидской знати, укрепившейся с момента включения казахов в орбиту монгольской протогосударственности и остающейся заметным элементом современной клановой консолидации. Учитывая то обстоятельство, что «чингизидство» всегда являлось внеэтническим конструктом, замкнутой группой (претендующей на роль ага-султана-общенародного повелителя), современные иерархи клановых сообществ предпочитают обязательно связать свои родовые корни с представителями чингизидов, тем самым легитимировать неформальную роль правителя.
В дореволюционных клановых структурах потомки чингизидов занимали, безусловно, верхние эшелоны, как правило, замещая руководящие статусы жузовой иерархии. К середине XVIII в. число чингизидов стало превышать число верховных племенных и жузовых вакансий.
Другой элитной группой, тоже оказавшей большое влияние на формирование казахских кланов, являются сестиды и когиа – согласно преданию, потомки дочери пророка Мухаммеда Фатимы. Казахстанские историки утверждают, что именно они распространили ислам среди кочевников и совершили первые хаджи в Мекку[86]. Эта категория элиты являлась хранительницей религиозно-культурной традиции и в этом смысле могла соперничать даже с чигнизидами.
На уровне родов во главе большого матримониального коллектива стояли бии (которых можно сравнить с монгольскими натона-ми и арабскими эмирами). Отдельные кочевые семьи управлялись старейшинами – аксакалами.
Иногда наиболее выдающимся биям удавалось достичь высот племенной и даже жузовой иерархии. Всех правителей родов, племен, жузов избирали прямым или представительным голосованием на курултаях, но только из числа знати, а не рядовых шаруа (скотоводов).