Особую роль в опосредовании социально-политической среды функционирования клановой иерархии в последнее время играют международные НКО, хорошо адаптирующиеся в ее организации[64].
Так, устранение Р. Алиева и несостоявшаяся компания «Преемник» с Т. Кулибаевым значительно изменили расстановку сил не только собственно в «семейном клане Елбасы», но способствовали появлению двух новых элитных групп: объединяемую родственниками авторитетной в Казахстане семьи Алиевых и кулибаевского нефтегазового сообщества[65].
По мере агрегирования властного ресурса и контроля над потоками ренты в руках центральной власти увеличивается «взрывоопасный потенциал» в Республике Таджикистан[66].
Предполагаемый транзит власти в Таджикистане от Э. Рахмона к его сыну ведет к активной кадровой ротации, вызванной поиском лояльных «семье» чиновников. Эксперт по Центральной Азии А. А. Князев по этому поводу пишет: «Безусловно, новые назначения будут проводиться с учетом того, насколько эти персоналии окажутся лояльны к семье Рахмона и к Рустаму Эмомали, когда транзитный сценарий вступит в решающую фазу. Латентные противоречия в том кругу элиты, который допущен к участию во власти, и, главное, в зависимом от власти бизнесе, влекут за собой постоянные ротации государственных служащих на разных уровнях и в разных сферах, и не только в силовом блоке. Кадровые изменения подкрепляются законотворческими. Задача нынешнего этапа подготовки к транзиту власти – коррекция законодательства в направлении максимального усиления контроля за таджикским обществом»[67].
В «естественных государствах», принадлежащих к западной цивилизации, по мере становления публичного права и безличност-ных регуляторов коалиционных отношений (например, долгосрочных соглашений) элитные сообщества обретали новые свойства устойчивости, реализуемые в базисном и зрелом состоянии (по Д. Норту). Однако в случае с постсоветской Центральной Азией как раз отсутствие правового, безличностного режима (как и в современной России) является главным препятствием политической модернизации вообще и преодоления клановости в частности.
Отсутствие или неразвитость безличностных институтов публичности, в том числе правового режима в постсоветских государствах (Россия в этом отношении не исключение), на наш взгляд, является причиной не только сохранения в социальном пространстве таких рудиментов, как кланы, но и их адаптации к современным условиям. Одним словом, «реинкарнация» клановых структур не результат устойчивости патриархальных паттернов постсоветских социумов, но следствие революционного «излома» советского порядка и нерелевантности либерально-демократического «выбора», обязательным или даже природным качеством которого является закон и право.
Имея в виду не единожды высказанный тезис Д. Норта о невозможности укоренения институтов, заимствованных из западного опыта, на постсоветской почве вполне резонно выглядит положение, согласно которому «нет силы, которая бы неизбежно двигала общества поступательно от хрупких к базисным или зрелым естественным государствам»[68].
В рамках институциональной теории выстраивают свою концепцию социальной организации Д. Аджемоглу и Д. А. Робинсон, книга которых «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» была опубликована на русском языке в 2015 г.[69]
Рассуждения авторов об экстрактивных и инклюзивных институтах, от соотношения которых зависит способность социально-экономической системы к развитию, в полной мере относятся к клановым сообществам вообще и постсоветской Центральной Азии в частности. Инклюзивные институты в представлении авторов те, которые «разрешают и, более того, стимулируют участие больших групп населения в экономической активности, что позволяет наилучшим образом использовать их таланты и навыки, при этом оставляя право выбора – где именно работать и что именно покупать, – за каждым отдельным человеком. Частью инклюзивных институтов обязательно являются защищенные права частной собственности, беспристрастная система правосудия и равные возможности для участия всех граждан в экономической активности; эти институты должны также обеспечивать свободный вход на рынок для новых компаний и свободный выбор профессии и карьеры для всех граждан»[70].
В противоположность инклюзивным экстрактивные институты (к которым безусловно следует отнести кланы), ориентированы на то, чтобы выжать максимальный доход из эксплуатации одной части обществ и направить его на обогащение другой части (имеются в виду элитные группы. –
Однако утверждение авторов о том, что элиты, извлекающие ренту и заинтересованные в увеличении ее потоков, как правило, инвестируют в национальную экономику, предоставляющую такую возможность, не совсем корректно отражает социальную реальность постсоветских республик Центральной Азии. На самом деле большая часть элитных сообществ новых независимых государств в Азии в условиях неопределенности политических предпочтений центральной власти стремится «обезопасить» свои активы и не связывать их с рисками функционирования внутри государства. Реальным примером того может служить судьба казахстанского бизнесмена М. Аблязова, который до настоящего времени находится под уголовным преследованием своей страны[72]. В данном случае показателен не сам факт уголовного преследования, а сопровождаемое его изъятие собственности.
Явный недостаток предложенной Аджемоглу Д. и Робинсоном Д. А. концепции относительно клановых структур как экстрактивных институтов заключается в отсутствие указания на механизм их замены инклюзивными институтами. Возможно, клановые структуры центральноазиатских республик в своем дальнейшем развитии повторят судьбу индийских каст, которые из серьезного препятствия социальному прогрессу превратились в источник социальной конкуренции и дали толчок развитию страны[73]. Предположение неоинституционалистов о возможности перехода от экс-тактивных институтов к инклюзивным через консенсус элитных групп, возглавляющих кланы, с обществом опровергает большая часть экспертов из Центральной Азии[74]. По словам специалиста Института экономических исследований стран Центральной Азии Алишера Хамидова, основным препятствием на пути модернизации азиатских новых независимых государств является «недоговороспособность элит».
«Центральная Азия не смогла сделать рывок и остается в бедственном положении во многом из-за того, что значительная часть элит региона ставила и ставит свои личные интересы выше государственных и общественных. Мы любим ссылаться на “экономическое чудо” Сингапура и Японии, но оно во многом было обусловлено пересмотром элитами своих подходов к развитию, а именно ставка на богатое государство, а через него – на богатые элиты. У нас же все кинулись набивать карманы в первую очередь себе и как итог проспали будущее развитие, прибавьте сюда трайбализм, коррупцию и элементарный социальный дарвинизм. Что ждет Центральную Азию? Ответить однозначно довольно сложно, однако даже сейчас, как это ни странно, шанс на развитие и рывок все еще сохраняется», – пишет А. Хамидов[75].
Традиционная природа кланов диктует включение в круг теоретических концептов описания этого социального феномена философских идей традиционализма, одним из ярких представителей которого является французский мыслитель Рене Тенон. Не вдаваясь в детальный анализ его умозаключений, заметим только, что под «традицией» французский интеллектуал понимал прежде всего «мир духовности», выходящий далеко за пределы экзистенции. В этой связи автор трудов, посвященных определению места и роли традиции в циклическом развитии цивилизаций, умышленно редуцировал ее созидательное начало в современности.
Согласно взглядам французского философа, цивилизационные преимущества Запада над Востоком, аргументируемые с позиции рационализма («профанационной» науки, образования, технического прогресса и т. д.), оборачиваются деструкцией с точки зрения удаленности от традиции и приближения к кризису современности. «Такие цивилизации, – писал Р. Генон, – сущностно не противоречат друг другу, и любые возможные расхождения между ними являются чисто внешними и поверхностными. С другой стороны, цивилизация, не признающая никакого высшего принципа и в действительности основанная на полном отрицании вообще каких бы то ни было принципов, уже в силу самого этого обстоятельства исключает возможность всякого взаимопонимания с другими цивилизациями, поскольку для того, чтобы такое понимание было воистину глубоким и действенным, оно должно проистекать из того самого высшего принципа, которого эта анормальная и извращенная цивилизация как раз лишена. Поэтому в современном мире мы видим, с одной стороны, цивилизации, оставшиеся стоять на традиционных позициях – таковы цивилизации Востока, и с другой – откровенно антитрадиционную цивилизацию или цивилизацию современного Запада»[76].
Отличия Запада и Востока и их цивилизационной противоположности дает ключ к пониманию такого феномена традиционных социумов постсоветской Центральной Азии, как кланы. Консолидация таких сообществ, во-первых, может быть результатом только разделяемой его соучастниками «истинной идеи». «В традиционной цивилизации почти невозможна ситуация, в которой человек приписывал бы ту или иную идею исключительно самому себе, – писал Р. Генон. – А если бы все же кому-нибудь пришло в голову совершить нечто подобное, его авторитет тут же упал бы, и доверие к нему было бы полностью подорвано, при том что сама подобная идея была бы расценена как бессмысленная фантазия. Если идея истинна, она принадлежит всем, кто способен ее постичь. Истинная идея не может быть “новой”, так как истина не является продуктом человеческого разума»[77].
Истинной идеей, скрепляющей центральноазиатские клановые структуры, заместившей советскую идеологию, помимо патернализма стал ислам. Исламская природа авлодов особенно ярко проявилась в постсоветской социальной реальности Таджикистана и Узбекистана.
Во-вторых, в отличие от западного индивидуализма, порождающего «социальный хаос», согласно традиционному мироощущению «природа человека со всем набором предрасположенностей, слитых с этой природой», предопределяет «каждого к выполнению тех или иных обязанностей, а следовательно, предполагает «социальную иерархию»[78], в полной мере присущую клановой организации.
В-третьих, классовые сообщества, как и другие традиционные институты Центральной Азии, характеризуются глубоким сущностным противоречием, порождаемым стремлением вполне современных и даже «прозападных» элитных групп[79] использовать его
в своих партикулярных целях. Относительно этих элитных групп, как правило, занимающих верхние ступени клановой иерархии, Р. Генон говорил: «И тем не менее у истоков подобного внушения должны стоять вполне сознательные личности, прекрасно отдающие себе отчет в прагматических целях подобных “гипнотических сеансов”, а также отлично знающие истинную цену этим идеям. В данном случае мы используем термин “идея” весьма условно, так как совершенно очевидно, что здесь мы сталкиваемся с тем, что не имеет ни малейшего отношения к интеллектуальной области, а значит, строго говоря, не может быть названо “чистой идеей”. Это – “ложные идеи” или, другими словами, “псевдоидеи”, предназначенные в первую очередь для пробуждения у людей “сентиментальных реакций” – именно с их помощью легче всего влиять на толпу. В подобных случаях гораздо важнее сами слова, нежели заключенные в них идеи, и большинство идолов современности – это не что иное, как слова»[80].