Город построили довольно быстро, причем в отличие от многих более старых городов, возникающих стихийно, строился он по единому плану. Поэтому ейские кварталы — чаще всего пересекающиеся под прямым углом улицы. Жители появились очень быстро, в основном это оказались ремесленники. Переезжали из Ставропольской и Екатеринославской губерний те, кто страдал от тесноты и бедности. Приезжали из иных мест, просто стремясь к морю. Но ехали с охотой и купцы — ведь новый город замышлялся как порт, весьма выгодный для торговли.

Князь Воронцов, крестный отец Ейска, продолжал руководить городским благоустройством. Уже через год после официального основания построили почту и церковь, через два — возвели долгожданную пристань. В Ейске насчитывалось уже 22 улицы и открылось первое учебное заведение — мужское двухлетнее училище, когда началась Крымская война. За три года новый город достаточно пострадал: его неоднократно атаковали англичане, а сил на защиту не хватало, их выделяли на более стратегически важные населенные пункты. Между тем Ейск смог послужить отечеству, став одним из фронтовых госпитальных центров. Для раненых тогда заняли целых 14 жилых домов и четыре складских помещения.

После войны Ейск продолжал развиваться. В 1860-х, к моменту переезда семьи Кащенко, порт уже вовсю работал, придавая городской жизни смысл и насыщенность. Внешне новый город тоже стал выглядеть довольно солидно из-за гранита, которым облицовывали дома и мостили дороги. Привозили этот благородный камень из разных стран, порой даже далеких: из Греции, Италии, Турции и Франции. Выбор его был обусловлен не художественным вкусом архитекторов, а торговой ситуацией. Дело в том, что иностранцы в то время охотно покупали российское зерно и грузовые суда шли в Ейск преимущественно пустыми. Им требовался балласт, а ейскому порту — плата за стоянку и погрузку. В какой-то момент гранит стал в Ейске твердой валютой в прямом и переносном смысле. Сегодня остатки «заморского» камня можно увидеть на пересечении улицы Бердянской и Воронцовского проспекта, возле бывшей мужской гимназии, а еще возле Никольского парка и на улице Карла Маркса.

Есть в Ейске культурный объект, сохранившийся с первых десятилетий основания города, — это лютеранская кирха. Дело в том, что во второй половине XIX века на Кубани обитало достаточно много немцев, историки насчитали их свыше десяти тысяч, на тот момент около трети населения всего Ейска. В Ейский уезд они начали перебираться перед Крымской войной. В самом городе их проживало немного, но протестантская община оказалась очень активной и добилась постройки молитвенного дома. Что же касается заведений светской культуры, то в Ейске находился купеческий клуб со сценой, на которой время от времени даже ставили оперы, правда, силами гастролирующих трупп. Артисты жаловались на тесноту и бедность реквизита, но приезжали охотно. Всем нравилась ейская публика — благодарная, любящая музыку и понимающая это искусство. Ейск мог похвастаться и своими культурными деятелями. В нем жили и творили украинские поэты Иван Подушка и Василь Мова, казачий историограф Прокопий Короленко.

И опять мы возвращаемся к казачеству, духовному стержню Кубани. Казачье житье в царской России традиционно ассоциируется с военными походами и сельским бытом, но это было далеко не повсеместно. А уж родственники казаков, даже самые близкие, и вовсе могли вести сугубо городской образ жизни. Правда, небольшие города в то время не так сильно отличались от деревень, как сегодня. В то же время в этих небольших городках (как и в деревнях) могли проживать весьма зажиточные люди.

Семья Кащенко к баснословным богачам, конечно, не относилась, но достаток имела выше среднего благодаря отцу. Его статус «военный лекарь» звучит довольно скромно и может ввести в заблуждение, если не вдаваться в подробности. Да, начинал он свою карьеру действительно практически с нуля, не имея ни солидного капитала, ни связей в высокопоставленных кругах. Зато отличался служебным рвением, что и привело его к успеху. От младшего лекаря в драгунском полку великого князя Николая Николаевича через многочисленные военные госпитали (Ораниенбаумский, Перекопский, Екатеринославский) Петр Федорович прошел Крымскую войну. Участвовал он и в покорении Западного Кавказа, в составе русских войск побывал в Румынии.

Как уже говорилось, медициной Петр Федорович занялся внезапно, отказавшись от священнического служения. Совет дяди, казака Якова Кащенко, оказался очень кстати. Как раз в момент поступления отца нашего героя (рубеж 1840–1850-х) Санкт-Петербургская медико-хирургическая академия находилась в периоде своего расцвета. В 1840 году к ней присоединили 2-й военно-сухопутный госпиталь, что дало новые широчайшие возможности для студенческой практики. Через шесть лет открыли анатомический институт, во главе которого встал известный анатом Венцеслав Леопольдович Грубер.

В 1850-х при президенте Петре Александровиче Дубовицком студентов охотно отправляли на стажировку за границу. Как оказалось, не зря. Из них выросла целая плеяда светил отечественной медицины — создатель учения об организме Сергей Петрович Боткин, физиолог и просветитель Иван Михайлович Сеченов, гистолог Филипп Васильевич Овсянников, основатель Коктебеля окулист Эдуард Андреевич Юнге и многие другие.

Петр Федорович Кащенко выдающимся врачом не стал, но его профессионализм правительство заметило и оценило. В 1873 году отец нашего героя занял должность старшего лекаря 73-го пехотного Крымского полка великого князя Александра Николаевича. К этому времени он успел дослужиться до коллежского советника и гражданского чина шестого класса. По Табели о рангах это соответствовало военному чину полковника. Петр Кащенко-старший имел много наград, в том числе ордена Святой Анны 3-й степени, Станислава 2-й степени, Станислава 3-й степени; был награжден крестом за службу на Кавказе, серебряной медалью за покорение Западного Кавказа и бронзовой медалью «В память Восточной (Крымской) войны 1853–1856 годов».

Такой уважаемый человек, конечно же, имел достойный уровень дохода, получая от правительства 1300 рублей в год. Для сравнения — в 1874 году в Петербурге месячное жалованье прислуги составляло порядка 9–10 рублей с харчевыми деньгами, то есть если работник отказывался столоваться у нанимателя. Если же нет, то на руки давали около шести рублей в месяц. В Ейске, конечно же, платили меньше, чем в столице. Так что городская беднота вполне могла бы назвать Петра Федоровича Кащенко буржуем, только слово это тогда еще не употреблялось — его ввел в обиход писатель Иван Сергеевич Тургенев в своем романе «Новь», изданном в 1877 году. Мы еще вернемся к этой книге и великому русскому писателю.

О детских годах нашего героя не осталось его собственных воспоминаний, но рассказы Петра Петровича о детстве сохранила в памяти его племянница Анна Всеволодовна Кащенко, дочь выдающегося дефектолога Всеволода Кащенко и сама достаточно известный дефектолог. Она прожила удивительно долгую жизнь, скончавшись в 2016 году в возрасте 108 лет и сохранив ясность рассудка до последних дней. По ее словам, детство Пети Кащенко без сомнения можно назвать счастливым. Большой уютный дом, милый городок, окруженный садами и виноградниками. Кругом росли дыни и арбузы, а неподалеку был лиман с чудесным песчаным пляжем. Как все мальчики из приморских городов, наш герой научился плавать очень рано. Увлекался он и рыбалкой, куда его часто брал отец. Интересно, что с ранних лет ему уже хотелось заботиться о своей семье, быть добытчиком. Летом он собирал с матерью грибы и ягоды и порой устраивал настоящие ежевичные «подвиги», приходя домой исцарапанным, но гордым, с полным лукошком ягод.

Родители не жалели средств на детей. В дом постоянно приглашали учителей по разным предметам, причем образовывали одинаково старательно и сыновей, и дочерей. Обучали языкам — немецкому, французскому, латинскому, арифметике и чистописанию, а также музыке, пению и танцам. Мать, будучи очень религиозной, следила за чтением молитв и знанием Закона Божьего. Неудивительно, что, поступив в гимназию, восьмилетний Петя тут же оказался в числе лучших учеников.

Итак, семья Кащенко процветала. Тем сильнее оказался удар, когда глава ее внезапно умер в возрасте 42 лет. Существует понятие «пенсия по утере кормильца». В России эта форма заботы государства о своих гражданах появилась в XIX веке. История ее начинается с 6 декабря 1827 года, когда император Николай I утвердил устав о пенсиях и единовременных пособиях государственным (военным и гражданским) служащим. В том же уставе царское правительство обозначило и другие виды пенсий — за выслугу лет и по инвалидности (в случае получения увечья). Члены семьи умершего чиновника имели право на пенсию по потере кормильца в случае, если он умер на службе или пребывал в отставке и получал пенсию либо не получал, но имел на нее право. Пенсия никак не зависела от дохода чиновника и до 1870-х была «нераздельной» — то есть сумма выдавалась общая на мать и детей, часто уже довольно взрослых, а делили ее сами, что не способствовало миру в доме. Интересный момент: необходимым условием для получения пенсии являлось хорошее «беспорочное» поведение вдовы и наследников. Лишались пособия «лица, собственными поступками подвергнувшие себя суду и наказанию; вдовы, которые хотя и не были под судом, но, по удостоверению губернаторов, по нетрезвому и развратному своему поведению заслужившие лишение такого пособия; совершеннолетние сироты развратного поведения».

Конечно же, поведение набожной Александры Павловны Кащенко и ее восьмерых детей, воспитанных в вере и строгости, считалось «беспорочным». Но скромная пенсия не могла удовлетворить нужд большой семьи, к тому же привыкшей к высокому уровню жизни. Шестнадцатилетнему Петру пришлось взять на себя заботу о матери и младших братьях и сестрах. Возможно, именно это печальное обстоятельство явилось для юноши стимулом к самосовершенствованию. Неизвестно, как он проводил время до смерти отца — возможно, не слишком утруждался учебой. Приморский город с его прекрасным климатом и свободными нравами действовал на многих расслабляюще. Политик, глава Кубанской военной рады, позже ставший министром просвещения Кубани, Владимир Васильевич Скидан учился в Ейской гимназии одновременно с нашим героем и оставил неоднозначное воспоминание об этом учебном заведении: «Старшие ученики нашей гимназии мало учились, почти ничего не читали, резвились вечером и ночью на бульваре и в городском саду, по субботам (чаще всего) выпивали (пили водку, „сантуринское“, „донское“), играли в карты и компанией посещали дом с девицами, где нередко встречались со своим преподавателем».

Несмотря на нелестный отзыв Скидана, это учебное заведение имело неплохую репутацию. Среди его выпускников числились такие выдающиеся политики, как генерал-майор П. И. Кукунько, деятель Кубанского белого правительства, эмигрировавший после победы большевиков. Также Ейскую гимназию окончил потомственный казачий офицер К. Л. Бардиж, депутат Государственной думы всех четырех созывов, а впоследствии — комиссар Временного правительства на Кубани.

В биографической работе О. В. Лиманкина и А. Г. Чудиновских, изданной к 150-летию нашего героя[7], говорится, что «гимназия предназначалась для детей войскового сословия, но при ней были специальные классы, где могли учиться выдержавшие экзамен и имеющие возможность платить за учебу дети граждан, к казакам не принадлежавших. Это было крупное учебное заведение. Костяк преподавательского коллектива (22 учителя) составляли в основном выпускники Харьковского университета. В гимназии обучались 63 коштных воспитанника, 162 вольноприходящих и 22 своекоштных, а кроме того, 48 учеников из Екатеринодара».

Вот таким достаточно солидным предстает учебное заведение, взрастившее нашего героя. А «трудные» ученики встречаются практически в любых школах — чаще всего они харизматичны и активны. Неудивительно, что вокруг них собираются компании подражателей и похождения таких компаний становятся предметом постоянного обсуждения, особенно в маленьком городе, тогда как тихие зубрилы внимания к себе как раз не привлекают.

Наш герой к зубрилам точно не относился, он обладал живым нравом, который выражался, среди прочего, в ярком музыкальном даровании. С раннего возраста мальчик прекрасно пел и знал множество казачьих песен. Кубанская музыкальная традиция — это прежде всего хоровое пение без инструментального сопровождения. Особое значение казаки придавали военному фольклору: строевым, военно-бытовым и историческим песням, в которых освещались важнейшие походы и подвиги, поэтически осмыслялись биографии полководцев и героев. Второй важной ветвью репертуара были духовные песнопения, в которых кубанцы достигли немалой искусности. Есть сведения, что войсковые вокальные коллективы исполняли партитуры Бортнянского и Моцарта. Есаул И. И. Кияшко в книге «Войсковые и музыкантские хоры Кубанского казачьего войска» пишет: «Первое время по переселении на Кубань хлопоты по устройству на новых местах… не давали возможности проявить любовь к музыке, но, устроившись и осмотревшись, запорожцы уже в 1811 г. организуют себе певческий и музыкантский хоры»[8].

Музыкальные инструменты существовали параллельно, как более легкая, развлекательная часть культуры. Их часто использовали на свадьбах и праздниках. Играли на гармошке (иногда оснащенной специальными колокольчиками), на различных дудочках. Бытовали на Кубани и таламбасы — турецкие литавры. Но чаще на веселых застольях роль ударных играли хозяйственные предметы, от музыки далекие. Например, рубель — приспособление для глажения белья, а также ложки, ваганы (корыта), гребенки для волос. Пожалуй, такая свобода, креативность и даже некоторый юмор по отношению к музыкальному инструментарию свойственны далеко не каждой народной традиции, и это тоже по-своему отражает казацкий менталитет.

Юный Кащенко играл на народных инструментах с детства и делал это с удовольствием, а не из-под палки, как, к сожалению, часто случается с учениками современных музыкальных школ. Всю жизнь для нашего героя занятия музыкой значили не только приятное времяпрепровождение, но еще и дополнительный способ коммуникации с людьми. Музыка была важной частью его жизни, фактически второй профессией, ее он использовал как средство заработка, к ней он прибегал, когда требовалось организовать досуг для пациентов или укрепить командный дух среди врачей. Возможно, именно музыка спасала его в моменты духовных кризисов.