Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна — неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью — планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.

Потом, стремительно вырастая из плеска беспокойного моря, зазвучал рев и грохот больших валов и вой океанской бури. Я слышал треск могучих вулканических утесов, когда бушующее море, накатывая беспощадной лавиной, разбивало волны; слышал крики огромных крылатых рептилий, борющихся с ветром, неистово взбивавшим в белую пену барашки на гребнях волн.

И, заглушаемые этим яростным безумием, странные голоса взывали к океану в... молитвах? В молитвах, да, но не к богам Земли. Это я понял, и понял также, что эти молящиеся, кем бы... чем бы... они ни были, являлись предшественниками Человека.

Вскоре эти странно знакомые голоса утихли, унесенные прочь потоком ревущей воды. Мне показалось, что это я сам борюсь с грохочущим прибоем и мутными водоворотами. Наконец, оглушенный и ошеломленный ужасающими звуками и ощущениями, я резко проснулся.

Или, скорее, мне показалось, что я проснулся. Моя неуверенность проистекает из того факта, что позже меня заставили поверить, что я не мог проснуться. Позвольте мне пояснить.

Я сказал, что неожиданно проснулся. За окнами бушевала буря, и я ясно слышал прибой, с грохотом обрушивающийся на утесы. Одной из первых моих мыслей, сколь бы замедленными и тяжелыми они ни были, было встать и проверить окна и двери дома. Потом я вспомнил, что уже сделал это перед тем, как лечь спать. Взгляд на часы сказал мне, что сейчас 2:15 ночи. Я улегся обратно на подушки, еще немного послушал вой ветра и грохот воды. Наконец я снова погрузился в сон, который, если не считать смутных впечатлений от беспредельных глубин и украшенных гирляндами водорослей подводных городов и храмов, был спокойным и мирным.

Утром, когда солнце, уже наполовину подобравшееся к зениту, пробралось сквозь занавески, я проснулся, вспомнил ночной шторм и, накинув халат, прошел в кабинет, а оттуда на балкон. Море оказалось столь же спокойным, как и накануне вечером, когда я смотрел на него. На пляже у подножия утесов не было видно прибитого морем топляка и мусора, как я ожидал, да вообще нигде не осталось никаких следов ночного шторма!

Но ведь шторм был. В этом я не сомневался.

Когда принесли утреннюю газету, я вышел на крыльцо и как бы ненароком упомянул, какой свежей выглядит природа после шторма. Молодой человек из деревенского магазинчика — Грэм Лэйн, ответил:

— Какой шторм, мистер Воллистер? — ухмыльнулся он. — Должно быть, вам это приснилось. Ночью не было шторма...

— Примерно в два ночи? — уперся я, нахмурившись. — А может, между двумя и тремя часами ночи. Ветер выл, а на море было волнение...

Он зевнул и покачал головой.

— Нет, прошлой ночью было тихо. Я со своей девушкой гулял по берегу до двух тридцати. Прекрасная была ночь.

Внезапно я понял, что он прав, и сменил тему:

— До двух тридцати, Грэм? С девушкой? Так значит, это серьезно?

Он рассмеялся.

— Свадьба будет в сентябре, — объяснил он. — Вас пригласить?

— Ну конечно же! Буду рад, — ответил я, потом снова сменил тему. — Как там Лэйн-старший?

— Не слишком здорово. Магазин ему уже не по силам. Думаю, как только я женюсь, он передаст мне дела и уйдет на заслуженный отдых.

Мы поболтали еще пару минут, после чего я отдал ему письмо с просьбой отослать, и юноша поехал дальше на своем мотоцикле. Я же попытался понять, что же произошло. Случилось нечто странное. В конце концов сон есть сон, он не должен иметь никаких сверхъестественных последствий. Сны не переходят в реальный мир — или не должны переходить... Мои, по крайней мере, раньше никогда не переходили. До сих пор. В конце концов я просто выкинул случившееся из головы.