Нет, нет, я сам читал. «Мне, — говорит, — мало что есть сказать. Готовьтесь, худейте, читайте».
Не очень. Он отдает на откуп актерам это.
Позволяет, да! Он очень любит не затверженную мизансцену, а когда в разных дублях по-разному. Но он создает такую атмосферу, что играется само. Ощущение, что нет диктата никакого, хотя он человек очень твердый и точно знающий, чего он хочет. Удивительно, что, несмотря на трудные задачи, мне с ним было удивительно легко — доверяешься полностью.
Он недоволен был в основном самим собой. Он никогда никого не оскорблял, не кричал, это все было на какой-то очень доверительной ноте… Все — до осветителей и уборщиц — проникаются, и никаких выпадов, склок, скандалов на съемочной площадке не бывает.
Да, да! Но Сокуров отказался от этого. Он вообще много от чего отказался из того, что мы снимали, я не понимаю почему. А эта сцена даже не была снята. Мы пробовали ее сыграть: это происходило у камина, и смотритель должен был кочергой убить. Наверное, он отказался от этого потому, что он не жестокий человек[32]. Это Арабов, наверное, придумал. Юрий Николаевич — другой…
Например, он сам первый залез в могилу в лесу. Это была настоящая могила, не декорация! Она не была засыпана. Это все нашел Александр Николаевич в Ялте. Или вьюга — она ведь не была предусмотрена в фильме. У меня в этот день был выходной, и вдруг мне звонят: «Леонид Павлович, срочно на грим, вьюга!» Никаких ветродуев не было, пальмы качало, как тростиночки. Еще было такое: «Тише, снимаем тишину дома Чехова!» — и записывается скрип половиц. А потом, когда он снимал документальный фильм «Квартира Козинцева», вдова Козинцева сказала: «Александр Николаевич, у нас не скрипит так пол, как в вашем фильме!» И Сокуров ей ответил: «Я вам скажу секрет — это я записал и вставил в фильм скрип половиц в доме Чехова». Он делает из всего искусство.
Я понимал, что будет какое-то необычное кино, но даже не ожидал, что оно будет настолько импрессионистическим. Всетаки когда ты снимаешься, ты реальный — а получился импрессионизм. Там передается впечатление. То есть понимаешь, что это рукотворное дело, но у Сокурова за этим проявляется нечто большее. Например, в «Камне» большую роль сыграл этот объектив, который скашивает и удлиняет картинку. У меня там не руки, а длани, не лицо, а чело, лик. И там не видно грима, а грим был довольно грубый, я залеплен был весь.
Я готов у него играть всё!
С удовольствием! У меня такой пиетет к нему, что я готов делать у него все, что он хочет. Для меня это человек… ну, как мы относились к вождям — вот для меня Сокуров на том же уровне, но уже по творческим качествам и по человеческим. Я, кстати, видел живого Сталина на трибуне Мавзолея — это 1951 год, я тогда жил в Москве. Однажды мы с дядей гуляли, оказались у ГУМа и оттуда его увидели — издалека. А потом я видел его в Мавзолее, лежащим рядом с Лениным. Я помню, меня поразило очень, что Ленин был весь забальзамированный, гладкий, а этот — весь морщинистый. Ходили, поклонялись… Это было неосознанно для мальчишки — все идут, и я иду. Мы не понимали, что творили… Стоять в очереди в могилу! Одурманили, околпачили страну-то!