— Я вижу, настрой у вас боевой, — хмыкнул доктор.

«Извините», — прошептал я ему беззвучно и пожал плечами. Он в ответ только махнул рукой. Он положил бумажки на тумбочку, потрепал Зинаиду по руке, сказал нам «держитесь» и ушел.

Соседками Зинаиды оказались тихая женщина с синяками на лице (от рук мужа-алкоголика) и старуха — настолько древняя, что через кожу абсолютно лысой головы просвечивали стыки черепных костей. Коллектив Зинаиде достался необщительный. Жена алкоголика все больше скулила, уставившись в потолок, старуха вообще была ко всему безучастна. Зинаида сама себя назначила главной в палате. Свою избранность она видела в том, что с ней были родственники. К жене алкоголика и древней старухе, судя по всему, никто не приходил. На их тумбочках стояла одна беспросветно серая больничная каша, а у Зинаиды — разносолы, за которыми она меня уже сгоняла. Она пожаловала соседкам по гостинчику — апельсин и конфетка (которые они приняли смиренно и признательно). «Милая, — обратилась она снисходительно к жене алкоголика, — когда прочитаю газеты, отдам вам. Я вижу, у вас нет при себе никакого чтения». Та, кажется, сразу же Зинаиду возненавидела.

Я смел крошки с ее тумбочки, помыл кружку. Проверил, не притаились ли в складках постели крошки. Мы уже полтора часа пытались уйти домой, но Зинаида не давала нам этого сделать. То ей казалось, что сердце «снова защемило», то сквозняк из форточки казался ей чересчур сильным для нее, ослабленной. Зинаида находилась в больнице всего пару часов, но уже было понятно: ухаживать за ней тут гораздо более хлопотно, чем если бы она была дома. Мы уже купили ей фрукты, сладости, влажные салфетки, детскую присыпку, газеты, носовые платки, ручки и карандаши, витамины, лимонад, нитку с иголкой, биодобавки к пище, лосьон для лица, одноразовую посуду на двенадцать персон. Она разложила все это на тумбочке и разглядывала любовно, поглаживала. Читала, надев очки, аннотации к витаминам. Все-таки любовь к вещам у нее была колоссальная.

Мама поманила меня в коридор. Там она сбросила испуганно-приветливую маску, которую носила с самого прихода в больницу, и закрыла ладонями глаза.

— Пеленки впитывающие — раз, — принялась она считать. — Памперсы — два. Нянечкам в кармашек положить — три. Опять влипли на деньги.

— Радуйся, что это всего на пару-тройку дней.

— Лекарства! Уколы! — на щеках у нее растекались красные пятна. — Бабка теперь нас разорит. Мы теперь все безработные. А расходов — жуть.

— Я, кажется, у нас не безработный.

— Да что там стройка твоя. Сегодня здесь, завтра там. Сегодня есть деньги, завтра нет.

— Это ненадолго.

— А если нет?!

— Это ненадолго! — не выдержал я. Я тоже уже кричал.

Она неожиданно собралась, выражение лица изменилось.

— Сына, ты хоть не нервничай, — затараторила она, пытаясь зачем-то отереть мое лицо носовым платком, — хватит того, что я психую. Ну влипли и влипли. Что ж поделать.

— Я не нервничаю, — заверил я, уворачиваясь от платка.

— Щека задергалась или мне показалось?

— Показалось.

— Голова не болит?

— Нет.