Я рассказываю все, ничего не тая. Даже то, что, придурок, успел в эту лигийку влюбиться. Что меня разрывает между нежностью и злостью на ее равнодушие, на ее дружеское отношение, на то, что она не желает ни даров, ни денег. Ничего не желает. От меня.

Эмоциями тело рвет на куски, трясет как в лихорадке. Я вываливаю подробности… я тону в грезах. В альтернативной реальности, которая прорастает внутри меня. Я открываю эрмийцу воспоминания о том, чего не было… измучившие меня воспоминания, с каждой секундой все более уверяясь: мое нахождение в госпитале, волнение за Фориэ, переговоры с Шефом, и то, как я едва не потерял рыжего — горячечный бред. Наваждение, что сошло на меня, когда обессиленный и измученный пытками, я метался в бреду.

— Он лжет! — услышал я шипение Анамгимара. — Эта тварь не могла непродуманно пойти на Ирдал! Я его знаю. Он лжет вам, Корхида! Лжет!

Рассерженное шипение превратилось в растерянное, а после и вовсе перешло в вой — высокий, пронзительный, бабий. В следующее мгновение Анамгимар Эльяна как куль повалился на пол рядом со мной, сжимая виски.

— Лжет? — генерал рассмеялся, подошел к Эльяне и неожиданно пнул того в бок. — Лжет? Мне?

Анамгимар осекся, сник и замолк, но безмолвие не избавило его от очередного пинка. Взвизгнув Эльяна попытался откатиться в сторону, но не сумел, словно его разбил паралич: он извивался на полу как раздавленный червяк, а Корхида методично и размеренно наносил удары ногами, каждый раз неспешно выбирая место удара.

— Лжет? — повторил генерал, выпустив пар. Потом нагнулся и, намотав длинные волосы Эльяны на кулак, потянул вверх, заставив посмотреть себе в лицо. — Сука! Ты упустил камень, а когда понял что его уже не достать, испугался. Очень испугался. Выдумал заговор, приплел Стратегов. И все ради того, чтобы отвести беду от собственной задницы.

Выпустив торговца, генерал отряхнул руки, потом шагнул ко мне, и принудил посмотреть в свои глаза. И наступила ночь.

Из безвременья и темноты я вынырнул рывком, жадно глотнул воздуха… и сел на кровати, расширившимися глазами осматривая номер — мой номер, мою собственную спальню: зеленовато-бирюзовый ковер на полу, светлые стены, обтянутые тканью в вертикальную полоску. В огромные панорамные окна стучался дождь.

Тело трясло и ломало, словно я заболевал — меня бил нехороший озноб. Осторожно спустив ноги, я погрузил их в зеленовато-бирюзовый ворс, встал, сделал неуверенный шаг, ухватился за стену холодными, почти потерявшими чувствительность пальцами, удивляясь собственной неровной походке, тому, как при каждом шаге шатало из стороны в сторону.

Держась за стену, мелкими шагами выбрался в коридор. За грудиной нещадно ломило: то ли сломанные ребра причиняли боль при каждом движении, то ли сердце, артерии, вены и нервы запутались в острый ком. Трясясь от озноба, я добрел до спальни рыжего, заглянул в приоткрытую дверь.

Рокше лежал на спине, в странной позе — с раскинутыми в стороны руками и неестественно свешивающийся вниз головой.

Неожиданно парень глубоко вздохнул, пальцы заскребли по покрывалу, лицо исказилось. С губ сорвался не то стон, не то вскрик, он заворочался, пытаясь сменить позу, а я резко выдохнул, ощущая, как тает за грудиной болезненный узел.

Сглотнув шершавый ком в горле, сделал глубокий вдох. Кажется, как в припадке безумия, я то беззвучно смеялся, то так же беззвучно шептал благодарность Судьбе за покровительство, боясь позволить себе умом поверить в то, во что уже верил инстинктом.

Мы оба живы. Значит, нам удалось соврать высокородному. Если бы генерал не поверил — мы оба были бы мертвы.