– Я не могу остаться. Для меня нет искупления. Я лгал ей. Снова и снова ей лгал.

Он поджимает губы.

– У тебя это вошло в привычку, да?

– Привычку? – Я фыркаю. – Мои прегрешения посерьезнее лжи, старина. И ты это знаешь.

– Я знаю, что ты сделал, – соглашается он. – Но я также знаю, что у тебя на сердце. Россия. Япония. Все те жизни, которые она не может вспомнить. Ты был ее ангелом-хранителем. Задумайся об этом.

– Тогда скажи своему богу, что я жду отпущения грехов. – Я поднимаюсь и простираю руки и крылья к небесам. – Ну? Вот он я. Готов.

Разумеется, ничего не происходит. Ночное небо безмолвно и равнодушно.

Я опускаю руки.

– Похоже, того, что у меня в сердце, недостаточно.

– Не ее одну преследуют демоны, – бормочет он.

– Хватит разговоров. Уходи, старик. Для меня уже слишком поздно.

– Ты в этом уверен? – От него исходит бесконечное терпение. Такое же сильное и яркое, как и его бело-голубая аура. – Завтра, на свадьбе. Возьми ее за руки. Потанцуй с ней. Обними ее и скажи ей правду. Прекрати стирать ей память, черт бы тебя побрал. Перестань стирать себя из ее памяти, потому что, как бы ни старался, ты не сможешь вычеркнуть себя из ее сердца.

Я опустил взгляд на землю.

– Я могу. Есть способ.

– Небытие? – Он мрачно качает головой. – Это не выход, сынок. Совсем не выход.

– Тогда скажи мне, что делать, священник. Чем это закончить?

– Твоей смертью, разумеется.

Я проглатываю проклятие и расправляю крылья, готовый взлететь.

– Кассиэль, – зовет он, останавливая меня с присущей ему мягкой властностью, той же самой, что и четыре тысячи лет назад. – Что такое смерть, как не новое начало? И каждое новое начало исходит из конца какого-то другого начала. – Он наклоняет голову. – Мне кажется, я однажды слышал это в песне.

Я киплю от нетерпения, не желая позволить надежде пустить корни в почерневшей почве моей души. Для меня больше не будет никаких начинаний. Только завершение. Окончательное и бесповоротное.