— Да, это так. Года за два до вашего рождения.

Итак, это произошло двенадцать лет тому назад. Целая жизнь — моя, во всяком случае.

Все, что я могла узнать у Джармина, это то, что причиной была азартная игра моего отца. Неудивительно, что мама относилась к нему с презрением. Теперь мне стало понятно, что скрывалось за ее горькими упреками. Бедный отец, он не выходил из своей комнаты и проводил много времени, раскладывая пасьянс. В этой игре он никому ничего не мог проиграть, но в то же время не бросал карты, которые все еще любил, хотя они и были причиной изгнания семьи из мира богатых.

Миссис Кобб могла рассказать мне немного. Как и вся семья, она помнила лучшие дни. Она служила у нас с тех пор, как мы переехали в Дауэр Хауз, и не уставала рассказывать всем, кто готов был слушать, что прежде служила в доме, где был дворецкий, лакеи и несколько слуг. Конечно, служба в нашем доме была на ступеньку ниже, но, по крайней мере, наша семья, как и она сама, знала лучшие дни.

Безусловно, к моему отцу, который раскладывал пасьянс, читал, совершал одинокие прогулки с тяжким грузом вины на плечах, нельзя было и подступиться с такими вопросами. Казалось, он едва замечает меня. Когда мы с ним встречались, на его лице появлялось выражение, подобное тому, которое возникало при маминых упреках. Она не уставала напоминать ему, что из-за его слабости мы оказались в таком положении. Мне он был безразличен, поскольку не проявлял ко мне никакого интереса. Мне трудно было испытывать какие-либо чувства по отношению к нему, за исключением жалости, потому что окружающие при всяком удобном случае напоминали ему о прошлом.

Что касается мамы, то она была еще более неприступна. Когда я была совсем маленькая, мы пели в церкви:

Повторяя эти слова, я всегда представляла себе, как мама-медведица любит своего медвежонка, но Мириам, узнав об этом, была страшно возмущена. Тогда я сказала, что нежность мамы ко мне никогда не исчезнет, потому что никогда и не существовала. При этих словах Мириам покраснела и сказала, что я самое неблагодарное дитя и что я должна быть счастлива, поскольку живу в таком хорошем доме. Я удивилась: «Почему для меня это хороший дом, хотя другие его презирают?» Она объяснила это тем, что они видели те лучшие дни, а я нет.

Мой брат Ксавье был слабым и романтически настроенным человеком, с которым я разговаривала очень редко. Он занимался хозяйством и землей, оставшимися у семьи от поместья Оукланд, — единственной фермой и несколькими акрами пастбища. Он был добр ко мне, но каким-то странным образом. Казалось, он признавал за мной право находиться в этом доме, но не мог понять, как я попала туда, и был слишком вежлив, чтобы спросить об этом. Я слышала, что он влюблен в леди Клару Доннингэм, жившую в двадцати милях от нас, но не делал ей предложения, так как не мог обеспечить ей ту роскошь, к которой она привыкла. Очевидно, она была очень богата, а мы жили, как часто повторяла мама, в нужде. И они оставались чужими, хотя, по словам миссис Кобб, дружившей с кухаркой из большого дома, леди Клара ответила бы согласием на предложение Ксавье. Но так как Ксавье был слишком горд, а обычаи не позволяли леди Кларе первой сделать шаг к сближению, они оставались в прежнем положении. Это придавало Ксавье романтический ореол в моих глазах. Он был рыцарем, страдающим от тайной страсти, которую этикет не позволял ему открыть своей даме. Конечно, и он мне ничего не рассказал бы.

Мириам можно было бы уговорить кое-что рассказать, но она была не из тех, кто ведет доверительные беседы. Между нею и Эрнстом, помощником приходского священника, было «взаимопонимание», но они не могли пожениться, пока тот не станет викарием, а это казалось очень и очень далеким.

Мадди сказала мне, что если бы мы все еще жили в Оукланд Холле, то в доме устраивались бы танцы, нас посещали бы толпы людей, и мисс Мириам не нужен был бы приходский священник. Боже мой, конечно же нет. У нас бывали бы сквайр Тот, сэр Этот, и даже, возможно, лорд Некто, как это было в те грандиозные дни. Таким образом, мы вернулись все к той же теме.

Я должна была понять, что только Мадди могла мне помочь. Она жила в Оукланд Холле, любила поговорить, и если я дам клятву молчать, а я сделаю это очень охотно, она постепенно и понемногу будет мне кое-что рассказывать.

Мадди тридцать пять — она на пять лет старше Ксавье, и начала она работать в Оукланд Холле с одиннадцати лет.

— Тогда все блистало великолепием. В доме были превосходные детские комнаты.

— Ксавье был, вероятно, хорошим маленьким мальчиком, — заметила я.

— Конечно. Он был не из тех, кто любит озорничать.

— А Мириам?

— Никогда!

— А почему ты сказала «не из тех»? Кто же?

— Я этого не говорила. Ты допрашиваешь, как судья. Что это? Что то? — она надменно поджала губы, желая наказать меня за неприятные вопросы. Но только позже я поняла, что же ей казалось неприятным.

Однажды я сказала Мириам: