— Раз, два, три! — Слава Богу, еще чуть-чуть, и наступит рассвет. Часы продолжали бить.
Четыре? Пять? Мой лоб покрылся испариной. Шесть?! Семь…
Прошел всего час с тех пор, как я в последний раз слышал бой часов.
Мало-помалу я привел свои мысли в порядок.
Вассертрум подкинул мне часы исчезнувшего Зотмана, чтобы меня заподозрили в убийстве. Выходит, он сам мог быть убийцей? Иначе как бы ему удалось завладеть часами? Если бы он нашел где-нибудь труп, а потом бы мертвеца ограбили, он, конечно, получил бы тысячу гульденов награды за обнаружение пропавшего Зотмана, но это было невозможно: по дороге в тюрьму я отчетливо видел на перекрестках все еще расклеенные афишки о розыске.
Что старьевщик укажет на меня, было ясно как божий день.
Так же он был заодно с полицейским советником, по крайней мере, в том, что касалось Ангелины. В противном случае зачем бы он спрашивал меня про Савиоли?
С другой стороны, из этого вытекало, что Вассертрум
Я размышлял…
И разом все предстало передо мной с поразительной ясностью, как будто я сам присутствовал при этом.
Ну, конечно, только так и могло быть: Вассертрум тайком унес к себе мою железную шкатулку, в которой он предполагал найти доказательства, как раз когда вместе со своим сообщником, полицейским советником, перерыл мою квартиру, — он не мог открыть ее тут же, потому что ключ от нее я носил с собой. Он ее взломал — быть может, именно сейчас — в своем логове.
В безумном отчаянии я тряс прутья решетки, представив себе, как Вассертрум роется в письмах Ангелины…
Если бы можно было известить Хароузека, чтобы он успел вовремя предупредить Савиоли!
На миг я ухватился за надежду, что слухи о моем аресте в еврейском квартале распространятся с быстротой молнии, и я полагался на Хароузека, как на ангела-хранителя. Старьевщику далеко до его дьявольской хитрости. «Я схвачу его за глотку в тот самый час, когда он соберется взять за горло доктора Савиоли», — сказал уже как-то Хароузек.
Я снова отбросил эту надежду, и жуткий страх охватил меня: что, если Хароузек припозднится?
Тогда Ангелина погибла.
Я в кровь искусал себе губы и исцарапал грудь от раскаяния, что не сжег письма тогда же; я поклялся отправить Вассертрума к праотцам в тот самый час, когда снова окажусь на свободе.
Задушу ли его своими руками или повешу — какая разница!
Что следователь поверил бы моим словам, если бы я разъяснил ему историю с часами и рассказал об угрозе Вассертрума, в этом я нисколько не сомневался.
Утром, наверное, меня освободят, а суд по меньшей мере тоже арестует Вассертрума по подозрению в убийстве.