Еще одна проблема в том, что главные понятия физики Эпикура – атомы и пустота, равно как их свойства, неявны (ἄδηλα), бесчувственны, как выражался Михайло Ломоносов – не даны нам в опыте. К представлению о таких вещах Эпикур приходит путем рассуждения, отталкиваясь от фактов опыта, которые рассматриваются как «знаки». Например, мы видим, как в мире происходит движение, и это понуждает нас принять, что существует пустота, в которой вещи могли бы двигаться. Позже принципы выведения явного из неявного подробно разрабатывает Филодем в трактате «О знаках». Согласно ему существует два способа рассуждения. Первый способ, исключения, предполагает жесткую логическую связь между неявной и очевидной вещами, такую, что если исключить неявную вещь, то придется исключить и очевидную. Например, в случае с движением и пустотой: если исключить существование пустоты, то придется исключить и существование движения. Второй способ, подобия, состоял в том, чтобы по очевидной вещи заключать о подобной или аналогичной ей неявной (например, если все известные нам люди смертны, то любой подобный им человек вне пределов нашего восприятия тоже смертен).
Претерпевания – наш внутренний опыт, наши чувства, из которых главными являются наслаждение и страдание. Они тоже всегда истинны: боль, которую ощущает человек, всегда боль, даже если она фантомная или неврологическая. Претерпевания определяют наше поведение: будем ли мы стремиться к чему-либо или избегать этого.
Предвосхищение, пролепсис, это образ некой вещи, сложившийся благодаря многократному опыту: если мы много раз видели лошадь, у нас формируется нечто вроде эмпирического понятия, которое всплывает в уме при слове «лошадь» и затем нам позволяет опознавать других лошадей и отличать их от коров. Природа предвосхищения вызывала споры. Порой пытались видеть в них априорные понятия, то есть существующие до опыта и определяющие опыт. И действительно, некоторые понятия имеют такой априорный характер, например, идея божества, существующая у всех людей, несмотря на то, что божество мало кому встречалось в опыте. Впрочем, тот факт, что у людей есть такая идея, также является эмпирическим. Однако остальные понятия едва ли можно счесть априорными. Сам Эпикур считал, что все без исключения понятия берутся из опыта: «все наши помышления возникают из ощущений в силу их совпадения, соразмерности, подобия или сопоставления, а разум лишь способствует этому»[5]. В отличие от концепций других философов, полагавших, что понятия нужно определять, и разрабатывавших сложные процедуры вроде диалектики или платоновского «припоминания» врожденных идей, пролепсис Эпикура как раз не нуждается в определении, поскольку базируется на чувственной очевидности. Чтобы правильно мыслить, нужно лишь держаться «первого значения» слова. Это первое значение не случайно и не является результатом соглашения: «Сама человеческая природа у каждого народа, испытывая особые чувства и получая особые впечатления, особым образом испускала воздух под влиянием каждого из этих чувств и впечатлений, по-разному в зависимости от разных мест, где обитали народы; лишь потом каждый народ установил у себя общие названия, чтобы меньше было двусмысленности в изъяснениях и чтобы они были короче»[6]. Такая теория позволяет разрешить проблему, которую в философии языка обсуждают до сих пор: если мы будем давать определение каждому слову, то нам потребуется давать определение словам, из которых состоит предыдущее определение, и так до бесконечности, и мы в таком случае вообще не сможем о чем-либо рассуждать.
Последователи Эпикура также разрабатывали четвертый критерий, «фантастический бросок мысли», эпиболэ: человек предполагает, что некий предмет в тумане – лошадь, а затем он может это проверить.
Гносеология Эпикура по большей части обращена к зрению как к основному чувству, но слух и обоняние действуют таким же образом. Что касается осязания и вкуса, то Эпикур отдельно не рассматривает их, по-видимому, из-за того, что в этом случае непосредственное воздействие предмета на орган чувств очевидно, а то, что очевидно, не требует объяснений.
Физика: атомы, пустота и свобода
Древнегреческие натурфилософы постоянно искали «архэ», первоначала, элементы, из которых создан мир. Найти такие первоначала непросто, они должны соответствовать ряду жестких критериев. Эти начала должны быть действительно первыми и простыми, такими, чтобы их нельзя было свести к еще более простым началам. Они должны быть понятными для нашего ума, поскольку являются не только онтологическими началами, частичками, из которых создано все существующее, но и гносеологическими, то есть основаниями познания сложных вещей. Они при всей простоте должны содержать в себе креативные принципы для создания бесконечного разнообразия предметов, свойств и событий. В кандидаты на роль первоначала выдвигались различные элементы, обнаруживаемые в природе: вода (Фалес), воздух (Анаксимен), огонь (Гераклит). Эмпедокл создал своего рода «таблицу Менделеева» из четырех элементов (вода, воздух, огонь и земля) и двух сил (любви и ненависти). Эта простая таблица, дополненная Аристотелем квинтэссенцией, пятым элементом, эфиром, из которого создан надлунный мир, прослужила людям более двух тысячелетий. Но некоторые натурфилософы не удовлетворялись поиском таких элементов в природе и полагали, что найти эти начала мы можем только путем размышлений. Так появились апейрон (беспредельное) Анаксимандра, гомеомерии (мельчайшие подобочастные) Анаксагора, а также атомы и пустота Демокрита, которые затем будет использовать Эпикур.
К идее атомов и пустоты, не данных нам непосредственно в опыте, можно прийти при помощи рассуждения. Пустота обосновывается тем фактом, что в мире есть движение. Обосновать существование атомов сложнее. Но очевидно, что все вещи в мире разрушаются. Если мы допустим, что любая из частей в свою очередь также разрушима, то непонятно, почему всё давно уже не стерлось в мельчайшую пыль и как из этой непрерывно разрушающейся пыли могут собираться вещи. Поэтому в основе всех изменений, любого возникновения и уничтожения, должны быть атомы, то есть буквально «нечто неделимое» (отметим, что сам Демокрит не использовал субстантивированное прилагательное «атом» как термин). Эпикурейцы усиливают этот аргумент таким рассуждением: если частицы делятся бесконечно, но обладают ненулевой протяженностью, то любой предмет состоит из бесконечного числа частиц, и сколь малы ни были бы частицы, их бесконечная сумма дает бесконечную величину. То есть любой предмет нашего мира должен был бы иметь бесконечный размер.
Концепция Демокрита была подвергнута критике Аристотелем. Какими бы малыми ни были атомы, они имеют некоторую пространственную протяженность, а значит, обладают частями и потенциально делимы. Любая протяженность делима, поэтому мы никогда не можем дойти до неделимого элемента, имеющего протяженность. Неделимой может быть только математическая точка, не имеющая вовсе протяженности, однако из таких точек мы не можем составить физическое тело. Это критическое замечание Эпикур, учившийся у перипатетика Праксифана, по-видимому, учел. Он не отрицает протяженности атома и наличия у него частей, однако не считает, что любой протяженный предмет обязательно должен быть делимым. Делимо только то, между частями чего имеется пустота, а атомы абсолютно плотны.
Аристотель также критикует концепцию движения Демокрита. Демокрит не считал, что у атомов есть собственный принцип движения, и допускал только внешний толчок, который запускает вихревое движение, подталкивающее затем само себя. Но откуда берется первоначальное движение? Что объясняет хаотичный характер движения атомов? Эпикур считает таким источником движения тяжесть атомов, которая побуждает их падать вниз, причем не хаотично, а прямо и с одинаково большой скоростью (тем самым предваряя эксперименты Стевина (1586) и Галилея (1589), доказывающие, что тела разных масс падают с одинаковым ускорением). Эта концепция в свою очередь также вызывала критические замечания. Где, собственно, у бесконечности верх и низ? Плутарх иронизировал, что Эпикур наделяет пустоту головой и ногами (Об упадке оракулов). Также возникает самая сложная проблема эпикурейской физики – как объяснить взаимодействие эти летящих параллельно друг другу атомов?
Помимо этого, есть и другие принципиальные отличия эпикуровской атомистики от демокритовской, не позволяющие говорить, что Эпикур «украл» физику у Демокрита. Согласно Демокриту, неделимые частицы могут иметь различные размеры, даже величиной в стол или Землю (впрочем, как бы ни был велик атом, мы все равно не сможем его увидеть в силу того, что атом, будучи простым, не может испускать «видностей», состоящих из атомов же). Они также имеют различные сложные формы, угловатые, шероховатые, крючковатые и т. д., и бесчисленное множество различных видов. Будучи различными по массе, они хаотично движутся с разной скоростью (Демокрит, в отличие от Эпикура, считал, что скорость падения пропорциональна массе тела). Они сталкиваются, схожие атомы притягиваются по принципу симпатии (впрочем, при этом сохраняя определенный промежуток), а порой и цепляются крючками и образуют различные вещи и бесконечное множество миров.
Однако самое большое и принципиальное отличие атомистических учений Демокрита и Эпикура заключается в их трактовке необходимости и свободы. Мир Демокрита оказывается абсолютно детерминистическим: состояние мира в настоящий момент предопределяется предыдущим состоянием как своего рода судьбой. Для Эпикура такая позиция еще более неприемлема, чем представление о том, что в события в мире происходят по воле богов. «Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность», – отмечает Эпикур в письме к Менекею. Поэтому его учение об атомах должно быть построено так, чтобы допускать в мире случайные события и свободные действия разумных существ.
Эпикур разрабатывает теорию клинамена (мельчайшего отклонения), самую сложную и оригинальную свою концепцию, призванную решить сразу несколько проблем – объяснить взаимодействие параллельно летящих атомов, спонтанные события в мире и поддержать свободу воли в этике. Для того, чтобы атомы вступили во взаимодействие, нужно допустить отклонение на минимально возможное расстояние, которое невозможно ни увидеть, ни помыслить. Физика и этика здесь оказываются максимально переплетенными: с одной стороны – коль скоро существуют спонтанные события в неживой природе, то тем более существует спонтанность и в нашей душе, с другой – от воспринимаемого нами факта свободы воли мы можем заключить, что в мире не все подчинено необходимости.
Эта концепция постоянно подвергалась критике и даже насмешкам. Плутарх писал: «Если нужно смеяться в философии, то смеяться можно над эйдолами, безмолвными, слепыми, бездушными, которые бродят бесчисленные смены лет, показываясь и блуждая всюду, вытекшие от всех еще живущих, от давно преданных сожжению и сгнивших»[7]. Более развернуто критикует идею клинамена Цицерон: «Эта выдумка <…> детски наивна <…> ведь само это отклонение мыслится совершенно произвольно (он говорит, что атом отклоняется без всякой причины, а разве может быть что-нибудь более недостойным (nihil turpius) для естествоиспытателя, чем утверждать, что нечто происходит без причины?). И он без всяких оснований лишает атом этого естественного движения всех тел. Или атомы бросают между собой жребий, которому отклониться, которому нет? И почему они отклоняются на ничтожнейшее расстояние, а не на большее?» (О пределах блага и зла). Он также выдвигал другое возражение: даже если допустить произвольное отклонение, то непонятно, как случайные столкновения могут породить столь сложные образования, как живые организмы, целые миры и даже блаженных богов, «всю красоту мира». Созерцание совершенства космоса, прекрасно организованного целого, издавна подталкивало философов к созданию телеологического доказательства бытия Бога: Бог существует, иначе, без существования божественного плана, сложно объяснить целесообразность, наблюдаемую в природе. Однако этот аргумент мало смущал эпикурейцев, не считавших мир совершенным. Лукреций разделывается с этим аргументом предельно кратко: «…отнюдь не божественной волею создан // Весь существующий мир: столь много в нем всяких пороков»[8] (О природе вещей, 2).
Однако в XX веке эта идея становится актуальной. Ее сравнивают с представлением о «свободе воли электронов» в современной физике, когда невозможно рассчитать, на какую орбиту перепрыгнет электрон. Литераторы и литературоведы также обращаются к идее клинамена – Альфред Жарри разрабатывает свою парафизику, она была важна для группы УЛИПО, Харолд Блум называет клинаменом одну из стратегий избегания подражания, Младен Долар отмечает влияние этой концепции на Джойса: «Знаменитое начало первого предложения «Поминок по Финнегану»: «…river run, past Eve and Adam’s, from swerve of shore to bend of bay…» (в переводе А. Волохонского: «…бег реки мимо Евы с Адамом, от береговой излучины до изгиба залива…»). Отклонение (в русском переводе – излучина) появляется в самом начале, и некоторые комментаторы усматривают здесь отсылку к Лукрецию и клинамену – самое уместное начало для романа, который должен объять всю вселенную». Неомарскисты Луи Альтюссер и Ален Бадью («Теория субъекта»), создавая концепции встречи и события, которые ничем каузально не обусловлены, также вдохновлялись этой идеей.
Взаимодействие атомов, основанное на едва постижимом разумом клинамене, приводит к тому, что возникают огромные совокупности атомов, порой образующие замкнутые системы, миры, в которых достигнут определенный гомеостаз, позволяющий существовать мирам достаточно долго. Этих миров может быть бесконечно много, они могут иметь различные формы, круглые или треугольные, и в них могут присутствовать различные формы жизни в зависимости от тех или иных семян, попавших в этот мир.
На атомистической теории основана своеобразная теория восприятия Эпикура. Образы предметов, называемые Эпикуром типами (оттисками) или эйдолами, видностями, (ед. ч. эйдолон, уменьшительное от эйдос (вид, идея); на латинском языке Лукреций называет их симулякрами), состоят из наиболее тонких атомов, непрерывно испускаемых телами и долго сохраняющими их «положение и движение». Атомы видностей настолько тонки, что непрерывное их испускание почти не уменьшает массу или объем предмета, тем более что некоторое умаление возмещается пополнением из окружающей среды. Поскольку эти атомы очень тонкие, они пролетают в промежутках между крупными атомами и практически не сталкиваются с ними, поэтому их скорость «невероятна», ведь именно такова изначальная скорость атомов, летящих в пустоте без сопротивления, и замедление происходит лишь тогда, когда атомы замедляются от столкновения с другими. Разумеется, минуя большое расстояние, видности истончаются и искажаются, встречают все больше препятствий, а также они поглощаются нашими глазами, предназначенными для уловления этих малых атомов.
Тело испускает эйдолон каждое минимальное мгновение, ненулевой промежуток времени, постижимый только разумом и не воспринимаемый чувственно. Мы же воспринимаем образ в течение чувственно воспринимаемого мгновения, охватывающего множество постижимых умом мгновений. Поэтому мы воспринимаем такой образ как единый, а не как серию дискретных образов. Это можно сравнить с видимым движущимся образом в кино, который состоит из смены 24-х неподвижных кадров в секунду, но зрением мы не успеваем воспринять каждый кадр отдельно. Это же объясняет удивительную насыщенность, живость и динамичность образов, которые, несмотря на их предельную тонкость, воспринимаются не как статичные призраки, а как копии плотных тел, ведь в любом минимальном схватываемом чувствами мгновении содержится множество образов, которые «всегда в месте любом в наличности и наготове» (Лукреций).
Проникновение видностей в глаза порождает ощущение, которое мыслится Эпикуром как реальное присутствие атомов видимого тела в наших органах восприятия. Таков же и механизм мышления – наиболее тонкие атомы, не улавливаемые даже глазом, проникают в мысль и становятся мысленными образами. Именно такое непосредственное вторжение предметов в нас может породить адекватные окружающему миру ощущения и мысли, чего не случилось бы, если бы ощущение происходило теми способами, которые описывают прежние натурфилософы, например, если вещь воздействует на воздух, который затем воздействует на наши органы (Демокрит), или благодаря тому, что вещи отражают лучи света, или же наш глаз испускает луч света (Эмпедокл).
Душа человека также состоит из атомов – из самых мелких, округлых и гладких частиц. Об этом свидетельствует скорость, с которой свершаются наши намерения, а также то, насколько подвижен наш дух. Эти частицы настолько мелкие, что в совокупности они обладают ничтожно малым весом, ведь вес человека практически не меняется после отделения души в процессе умирания.